Был и еще один счет – на тысячу четыреста восемьдесят семь долларов и двадцать шесть центов за двухнедельное пребывание в больнице П. Джексона. Я не мог себе представить, что Мофасс способен разориться даже на двадцать долларов ради свидания с дамой. А он, оказывается, потратил шестимесячное жалованье на девушку, которую сам же побуждал меня выселить.
Кроме того, я обнаружил два конверта. В одном – сто долларов десятками, в другом – список из восьми имен, адресов и телефонных номеров. Адреса разбросаны по всему городу.
Пока я пытался сообразить, что к чему, почувствовал за спиной какое-то движение.
В дверях стоял Честер Фиск. Высокий и стройный пожилой джентльмен. Мистер Фиск был отцом Мерседес и постоянно проживал в ее пансионе на Белл-стрит. Цвет его кожи представлял собой нечто среднее между светло-коричневым и светло-серым, только губы были коричневато-желтыми.
– Мистер Роулинз.
– Привет, Честер. Как поживаете?
Он призадумался.
– Очень хорошо. Солнце, пожалуй, слишком припекает, а ночи чересчур длинны. И все же это лучше, чем умереть.
– Может быть, я смогу немного умерить эту жару, – сказал я и вытащил из рюкзака две бутылки эля.
Мне показалось на мгновение, что старик вот-вот расплачется. Его глаза преисполнились такой несказанной благодарности, вдруг сделав его похожим на послушного, но не слишком умного ученика.
– Как славно, – сказал он и обхватил горлышко одной из бутылок.
– Вы видели Мофасса перед тем, как он выехал, Честер?
– Так точно. Все еще спали, но старики почти не нуждаются в сне.
– Он был расстроен?
– Страшно расстроен. – Честер подтвердил свой ответ выразительным кивком.
– Вы разговаривали с ним?
– Недолго. У него с собой была только небольшая сумка. Наверно, в ней умещались лишь зубная щетка да запасные кальсоны. Я спросил его, не случилось ли чего. Он ответил, что дела плохи, очень плохи.
– Вот как? Говорил ли он что-нибудь о своей матери?
– Ни слова. Он вообще больше ничего не сказал. Влетел сюда пулей и так же поспешно вылетел.
* * *
По дороге домой я пытался сообразить, что все это значит. Мофасс заплатил за пребывание Поинсеттии в больнице и, вполне вероятно, вносил за нее квартирную плату в течение года или даже больше. Кроме того, были незнакомые мне имена и адреса, разбросанные по всему Лос-Анджелесу.
Почему он удрал? Может быть, его мать действительно заболела? Или он убил Поинсеттию? А если ее прикончил Вилли? Сплошная неразбериха.
Глава 28
Зари Бушар подняла трубку только после восьмого звонка.
Судя по голосу, она устала и была на пределе.
– Привет, Зари, как поживаешь? – спросил я.
– Ах, это ты, Изи? – Она явно не обрадовалась. – Кто из них тебе нужен?
– С кем ты охотнее расстанешься?
– Ты можешь получить их обоих за доллар и четвертак.
Я понимал, что не следует продолжать эту игру, и сказал:
– Позови мне Дюпре.
Я услышал, как она громко выкрикнула его имя, и вздрогнул от звука отброшенной трубки.
После минутной тишины прорезался голос Дюпре.
– Мистер Бушар! – воскликнул я. – Это Изи.
– Очень рад, очень рад, очень рад. – Его голос напомнил альтовый саксофон, спускающийся по гамме все ниже и ниже. – Мистер Роулинз, чем я могу помочь?
– Ты слышал о Тауне?
– Да, просто позор.
– Это я обнаружил его труп, вернее сказать, после Виноны.
– Я знаю, Изи. Когда я услышал об этом, мне сразу вспомнилось, что ты был последним, кто видел Коретту, прежде чем Джоппи Шэг расправился с ней.
Дюпре вечно винил меня в смерти своей подружки. Но я не злился на него, чувствуя себя в какой-то степени виновным в ее гибели.
– Фараоны затащили меня к себе и, боюсь, попытаются приписать все это мне.
– Угу, – произнес Дюпре. Возможно, он не возражал бы, если бы полиция доказала, что я тут замешан.