У меня с собой был рюкзак, в котором лежали две кварты эля.
– Кто там? – спросила миссис Барк после четвертого звонка.
– Изи Роулинз, мэм. Я по поводу Мофасса.
– Вы опоздали, мистер Роулинз. Мофасс съехал.
– Знаю, мэм, и поэтому я здесь. Он позвонил мне и попросил взять бумаги, которые оставил в своей комнате.
Шансы мои были невелики. Однако, если Мофасс выехал совершенно неожиданно, он мог впопыхах оставить какие-нибудь документы, проливающие свет на характер его отношений с Поинсеттией. Если же он в действительности ничего не оставил, любой сноб с Белл-стрит сможет уличить меня в беззастенчивой лжи.
– Что? – воскликнула она.
Наглость Мофасса заставила Мерседес подняться со стула, а это было делом не легким. Она доковыляла до двери и остановилась передохнуть, опершись рукой о косяк. Мерседес небольшого роста, и если видеть только ее лицо в очках, то никогда бы не догадаться, как велика она на самом деле. Плечи у нее узкие, можно даже сказать, изящные, но ниже Мерседес Барк – просто титан. Ее груди и ягодицы невероятной величины. Ее бедра едва протискивались в дверь.
– Ничего, кроме как прислать вас сюда, он придумать не мог, – сказала она. – Он оставил комнату в таком виде, что я даже не могу ее снова сдать. Прежде надо нанять кого-нибудь, чтобы привести ее в порядок.
– Что поделаешь, мэм, – посочувствовал я. – Он очень сожалеет, но его мать внезапно заболела, и у него не было времени оставить все после себя в наилучшем виде. Он не собирался съезжать. Мофасс попросил меня передать вам шестьдесят долларов за следующий месяц.
Деньги я держал в руке. Миссис Барк сразу же превратилась из злого волка в добрую бабушку, выражающую свое глубочайшее огорчение в связи с болезнью матери Мофасса и восхищение всесокрушающей силой сыновней любви.
Она взяла деньги и достала ключ. Более того, она даже сподобилась покинуть свой пост и проводить меня.
Комната Мофасса отнюдь не была в беспорядке. Более того, здесь царила чистота, как в гробнице фараона. В среднем ящике стола находились карандаши, ручки, пачки бумаги и чернильницы. В правых ящиках лежали расписки по счетам, скопившиеся, похоже, за всю его жизнь. Он до сих пор хранил билеты на фильмы, которые смотрел в Новом Орлеане двадцать лет тому назад. В левом нижнем ящике он держал папки, содержимое которых во всей полноте характеризовало его повседневную деятельность. В одной папке хранились отчеты о расходах, в другой – о доходах и так далее. Еще в одном ящике лежали сигары. Когда я их увидел, сразу понял: здесь что-то не так. Если Мофасс бросил на произвол судьбы пятьдесят отличных сигар, значит, действительно был чем-то потрясен.
Я обыскал комнату, но ничего существенного не обнаружил. Ни под кроватью, ни между матрасами, ни в гардеробе. Все доски были плотно пригнаны. И никаких конвертов, приклеенных к внешней стороне дна ящиков.
В конце концов я снова сел за его стол и похлопал ладонью по крышке. На столе лежала книга для записей. Я приподнял ее. Под книгой ничего не оказалось. Швырнув ее на стол, услышал какой-то странный двойной звук: шлеп-шлеп. Как будто книга записей состояла из двух частей.
Мофасс разрезал корешок книги на две части, а потом снова скрепил клейкой лентой, чтобы, не привлекая чужого внимания, хранить там личные бумаги. Но лента поизносилась, и странички рассыпались.
Здесь я нашел кое-что интересное. Прежде всего, счет на восемьдесят три доллара тридцать центов, подписанный Уильямом Вартоном – а это, между прочим, настоящее имя Мофасса, – от врачебного пункта "Скорой помощи" Южной Калифорнии за перевозку пациента из "Темпл хоспитал" в дом номер 487 на Магнолия-стрит от 8 января 1952 года.