Гандельсман Владимир Аркадьевич - Запасные книжки стр 10.

Явление внешнего мира  это формы (картины)  «ши».

Пустота не существует сама по себе. Её существование возможно только через определённую форму. Поэтому у неё нет собственных внешних свойств. Она как бы облачается в форму. Пустота и форма неотделимы друг от друга.

Допустим: краски  «ли», изображённый лес  «ши»; краски не имеют своей собственной постоянной формы; благодаря работе мастера из них получается изображённый лес; но никакого леса (реального) перед нами нет; если что здесь и есть, то  краски. Поэтому изображение леса  пустота. То есть пустота не имеет собственной формы, а может существовать лишь в виде других форм. Вот почему она не мешает иллюзорному существованию вещей.

Почему картина необходима? Потому что она объявляет иллюзорность. Она  вдвойне нереальный лес, и поэтому  вдвойне проявленная пустота (суть, Бог, «ли»). Картина всей своей условностью как бы оттеняет незыблемое. Картина  дыра в незыблемое, в то, что смыть невозможно, ибо то  не имеет формы, то  пустота.

Как мне надоели мои зубы

***************

О.: «Ни одному интеллигентному человеку нельзя верить».

***************

Ницше: «Посредственность  одна из самых счастливых масок, которую может надеть высший ум, потому что в ней толпа, т. е. именно средние люди, не станут подозревать притворства, а между тем он наденет её ради самих людей  чтобы их не раздражать, нередко даже из сострадания и доброты».

Это почти современный человек без черт. Разница в том, что слова, которые Ницше произносит о человеке без черт, в моём тексте произнёс бы сам ЧБЧ.

O.: «Вроде бы нет ничего хуже человека искусства Всё же есть. Это человек одного искусства, рассуждающий о другом».

Любимая женщина просто меньше раздражает.

Как неумело Л.Толстой скрывает себя, свой внутренний спор в диалоге Пьера и Андрея в ХI и ХII главах (2-й том, 2-я часть). Это он сам, это столь очевидно, что плеск парома и прочие внешние реалии, с хорошей соразмерностью вплетённые в повествование, не могут снять этого ощущения. Есть такого рода произведения, в которых мастерство зависит от правдоподобного распределения себя между своими героями.

Однако Достоевский или Музиль, возможно, и не пытаются «распределять». Им не устоять под напором «своего», и всё рушится, и они видят это, но ничего поделать не могут. Они интеллектуально страстны, прежде всего  страстны. Толстой же прежде всего умён, хотя и его ума не хватает  слишком сложна задача.

После длительного трудового дня я сажусь в такси, закуриваю и еду по тихому вечернему городу. О каком смысле жизни вы говорите?

Никакое человеческое преступление (каким бы ужасающим ни было) не удивит. Здесь нет предмета искусства. Нов только отблеск расстановки вещей.

«Вакхическая песня»  это кубок. Графика очевидна, хотя в таком виде стихотворение, насколько мне известно, не печатают. Очевидность этой формы есть уже в ритме, в звуке

В каждой строке Пушкин находит новое натяжение, как бы выдёргивая обновление всей вещи.

Графика-стихотворение соответствует графике-движению пьющего из кубка, а звук  «материалу», который он обозначает,  «материалу» вина, чаши.

Вот открытая чаша  она «открыта» вопросом: «Что смолкнул веселия глас?»  и мягкое «л» есть влажный блеск вина, которое сейчас польётся через это «эль»

и узкие горлышки ударных «звонких» гласных  ай, аль, е, е, ю, е, и, е,  и к строке «полнее стакан наливайте» чаша наполнена.

Остаётся с помощью пятикратного «о» опустить на дно кольца: «На звонкое дно в густое вино»

«Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум!»  это пауза в строении кубка (и перед опрокидыванием его), это утолщение, кольцевидная перемычка, это сгущение звука одновременно: ударные гласные «глохнут» (ы, а, и, а, а, у, а, а)  кубок поднят.