Саша Филипенко
Кремулятор
© Филипенко А. А., 2022
© «Время», 2022
18+
Часть первая
Следствие
Обыск и арест проводят 23 июня 1941 года. На всё про всё уходит шесть часов. Работа привычная, однако атмосфера нервная всего день как объявлена война. Пока Брестская крепость сдерживает невообразимое давление фашистской машины, столицу Советского Союза накрывает волна незаметных изъятий. В квартирах и в парках, в институтах и в наркоматах вяжут потенциальных шпионов. Несмотря на размах мероприятия, задержаний не так уж и много арестовывают всего 1077 человек, в которых бдительные советские органы видят предателей и троцкистов, бактериологических диверсантов и прочих (для заключения под стражу существует и такая графа). Цифра столь незначительна, потому что с большинством линейников разобрались еще в 37-м, когда только по подозрению в работе на Польшу к расстрелу были приговорены более ста тысяч человек (если быть точным 111 091 гражданин). Действительный штат польской разведки не насчитывает и двухсот агентов по всему миру, но что уж тут поделаешь, ты же знаешь, милая, наши старательные органы уничтожают впрок и наверняка.
«Лучше перебздеть, чем недобздеть», переворачивая мою библиотеку, замечает один из чекистов. От грубости этой крохотную квартирку начинает выворачивать вещами, и меня выводят на улицу.
В пользу следствия они изымают восстановленный военный билет, записные книжки (шесть штук) и разного рода письма (в количестве 30). Кроме этого, проводящих обыск товарищей Козлова и Лягина интересуют адреса и телефоны (на 76 листах), личная переписка (почти 200 страниц) и три книги: о магии, о штундистах и о карма-йоге.
Вечером того же дня меня доставляют во внутреннюю тюрьму НКГБ, где фотографируют, опрашивают для анкеты и отбирают взятые с собою вещи:
одеяло серое байковое 1шт.;
простыни х/б 2 шт.;
полотенце 2 шт.;
наволочки 2 шт.;
платки носовые 6 шт.;
рубашки разные 2 шт.;
трусы х/б 1 шт.;
носки разные 2 пары;
щетку зубную 1 шт.;
мыло простое 1 кусок;
салфетку 1 шт.
Всё это собрано мною впопыхах, всё это, конечно, более ни к чему.
Оставшись в камере, я не скулю, не плачу и не бьюсь головой о стену. «Произошла ошибка!» о нет, подобных глупостей, взывая к надзирателям, я не кричу. Бессмысленные и пошлые проявления человеческих эмоций меня не занимают, а потому, сев на холодный пол, я без особенного интереса разглядываю клюв высиживающей меня наседки:
Расстреляют тебя? совершенно бестактно спрашивает он.
Нет.
Почему?
Потому что шесть французских платков отобраны, но одну советскую простынь они все-таки выдают
«Смерть есть мое первое детское воспоминание», однажды, задолго до ареста, в одном из изъятых теперь дневников запишу я.
Каждый день, куда бы мы ни шли вместе с мамой, путь наш непременно пролегает через сельское кладбище. Иногда мама останавливается возле какого-то креста, чаще, ускоряя шаг, проходит мимо. Неизменно одно даже если нам нужно месить грязь в совершенно другом направлении, каждый день мы оказываемся здесь петля.
Научившись складывать буквы в слова, я поражаюсь однажды, что на кресте выведены мои имя и фамилия.
Мама, это для меня? Сюда меня положат, когда я вырасту?
Нет, глупенький! Здесь похоронен твой родственник! Тебя назвали в честь него
Каждый день мы проходим мимо могилы с моим именем, и я обещаю себе, что никогда не умру
«И вытри кровь, пожалуйста» с любовью говорит мне мама. Как ты помнишь, с самого детства у меня плохие сосуды.
Первый московский допрос проходит стремительно и комично. Следователь поздравляет меня с наступающим пятьдесят пятым днем рождения и заявляет, что перед ним шпион. На какую именно разведку я работаю, он не уточняет, однако, раскрыв юную, хрупкую еще совсем папку-абитуриентку, не поднимая глаз, для чего-то наигранно щелкает языком и добавляет только, что Нестеренко Петру Ильичу светит 58-я статья.
И? спокойно спрашиваю я.
У-во-ди-те! вдруг чеканит он.
Фальстарт. Попробуем заново.
В течение четырех месяцев это бессмысленное представление то и дело повторяется. Словно в гимназии, следователь усаживает меня на стул, строго отчитывает и задает совершенно бестолковые вопросы: «Кто? Зачем? Почему?» Затем он для чего-то пробует меня напугать, однако, не имея времени на полноценные пытки (таких, как я, у него полна горница), всякий раз делает это довольно поверхностно и штатно. Убедившись, что я не собираюсь свидетельствовать против себя, дознаватель вновь и вновь тяжело вздыхает и приказывает меня вывести.