Нет, отец вернётся с войны. Но не для рифмы и не для красного словца изменил Николай Васильевич в этом стихотворении его судьбу. Просто отец, прошедший всю войну, весь тот неописуемый ужас испытаний солдата Великой Отечественной, что выпал на каждого из них тоннами стали, свинца и взрывчатки, вёдрами пота, слёз и крови, тысячами смертей друзей и однополчан, его отец вернулся другим. Да и прожил потом недолго трагически погиб через год. И детская память, как в 41-м «в фуфайке одетым, на фронт проводили отца», защитила сознание Коли сохранила папин довоенный образ.
Хлеба поспели. Худ. Н. В. Денисов. 1980 г.
«Было лето 1945 года. Война закончилась. Победа.
Я жил в своей деревне Шалимове с больной матерью. У неё болели лёгкие. До войны её потрепала лошадь в поле. Во время скирдования она вылетела из телеги и широким подолом юбки зацепилась за заднюю ось телеги. И её таскала лошадь по полю до тех пор, пока не оторвалась от оси юбка.
А потом, в конце декабря 1941 года, когда Красная Армия освободила нашу деревню от фашистов, она сопровождала батальон наших бойцов из деревни Шалимово в деревню Рылёво. Шли бои у деревни Шумово в трёх километрах от Шалимово в сторону Белёва. В бушевавшую в тот день метель, второпях, она успела накинуть на плечи только одну шаль на вязаную кофточку. Мать сильно простыла, и с тех пор начала болеть.
Вот и сегодня мать задыхалась от кашля всю ночь
Стадо отдыхало на небольшой лужайке. А я вышел на дорогу и долго-долго всматривался вдаль до самого горизонта. И тут увидел, что со стороны Одоева появилось небольшое серое пятнышко. Оно приближалось, принимая очертания человека. И чем ближе, тем отчетливее становилась фигура. А потом совсем стало ясно, что идёт человек в военной форме, не спеша, останавливается, разглядывая местность. Я продолжал наблюдать за ним и ждал его приближения.
Вдруг мне показалось в этой фигуре что-то близкое и родное сердцу: знакомое движение, походка, вся фигура, которые отпечатались в моей памяти с детства. Сердце отчаянно застучало, глаза прослезились помимо воли, и я машинально, подчиняясь каким-то неведомым законам психологии, ума, души, пошёл ему навстречу. Сначала маленькими шажками, потом всё быстрее и быстрее ускорял свои шаги и всем существом, чувствовал, как от солдата исходит энергия тепла, родства, энергия, поглощающая меня всего целиком в свои объятия, душевности любви.
Солдат шёл мне навстречу, покуривая, а я уже не шёл, стоял, я не мог идти. Когда осталось, между нами, шагов двадцать, я побежал ему навстречу и закричал:
Па! Это ты ведь?
Да, сынок! послышалось в ответ. И отец как бы тоже ускорил шаг в мою сторону.
Потом он бросил на дорогу шинель, мы подбежали друг к другу. «Сынок!» произнёс отец и, крепко схватив меня под руки, поднял. Посмотрел на меня и поцеловал, прижал к своей груди, увешанной медалями. Я слышал их звон, стук сердца отца и моего. Мы прослезились.
Потом отец опустил меня на землю, сказал:
Да ты совсем стал взрослым, двенадцать годиков!
Сбросив вещмешок с плеча, и развязав его, достал мне губную гармошку, на голову надвинул какую-то кепку, а на ноги модные ботинки.
Мы сели прямо у дороги. Отец вытащил банку консервов, открыл её умело красивым ножичком, достал хлеба и начал кормить меня, приговаривая:
Ешь, сынок, ешь. Ты один стадо стережешь? Дома-то есть кто?
Есть, мать на печке лежит
Отец закурил, поднял шинель, рюкзак, и спросил:
А щенка-то кормил?
Кормил.
Ну, ладно, гони стадо на деревню, сынок, я пойду домой. Мать то там одна. Гони скорей!
И пошёл, козырнув мне.
Отец шёл домой, неспеша, останавливался, смотрел, как я собираю стадо, хлопаю кнутом и свищу, зову щенка.
Я пригнал стадо, опередив отца. И прибежал домой, открываю дверь, кричу:
Ма, ма! Отец приехал!
Мать заохала, слезла с печки, подошла к окну. Увидела отца, который стоял в окружении соседей.
Господи! перекрестилась она. Приехал, и слезы появились на её лице. Приехал! повторила она и поспешила выйти на улицу, поправляя на ходу волосы и беленькую кофточку с черной юбкой, не переставая вспоминать спасителя нашего Иисуса Христа.