Иногда я оставалась ночевать в Академии: хотелось побыть одной, вдали от лоска дядиного поместья. В опустевших корпусах стояла прохлада, окна поскрипывали от сквозняка, и это напоминало о доме.
Раз в несколько недель я получала письма. Родители писали коротко и по делу, Лилия ограничивалась открыткой. А конверты от Вэйны были пухлыми, полными рисунков. Я показывала их дяде и Алану; последний молча кивал, а Фернвальд приходил в восторг. Выпросил на память рисунок с неработающим фонтаном, усыпанным осенними листьями.
Эни, вы когда-нибудь видели, как работает этот фонтан?
Нет, кажется, он сломался еще до моего рождения.
Очень жаль. Мощная струя бьет высоко вверх. Словно целая башня из воды вырастает. Помню, мы в с Освальдом, вашим отцом, как-то до хрипоты спорили, достает ли она до верхушек деревьев.
Когда вы приезжали в Алерт в последний раз?
Извините, милая, дату не вспомню. Ах да, выпейте, пожалуйста, настойку. Вы ведь не забыли?
Я не забывала. Пила настойки три раза в день. Горечь растекалась по языку, начинал болеть живот, но к этой монотонной боли мне удалось привыкнуть.
Некоторые дядины настойки мне все же нравились. Пряные и сладкие, они пахли чем-то далеким, нездешним. Я вдыхала аромат и вспоминала поезд в столицу, проносящиеся за окном поля и перелески, аккуратные деревушки. И Стену густое марево от неба до земли. И мальчика, мечтавшего посмотреть на казнь. Жаль только, такие настойки попадались редко, одна из десяти.
По вечерам я заглядывала в дядин кабинет, рассказывала о том, что чувствую, не потеряла ли аппетит, замечаю ли, что постепенно меняюсь. Ничего такого я не ощущала. Дядя задумчиво качал головой, делал записи в блокноте; его рука двигалась быстро, кончик пера раскачивался из стороны в сторону. На указательном пальце поблескивал перстень с эмблемой Академии.
Лишь однажды со мной приключилось кое-что необычное. Тогда я целый день разбирала архив, раскладывала документы за прошедший год по месяцам и темам. Бумаг было много, приходилось вчитываться, вникать в суть. Я подошла к очередной полке с папками, когда Алан за моей спиной удивленно воскликнул. Обернулась и едва не заплакала: бумаги, которые я так долго раскладывала по стопкам, кружили по комнате, словно подхваченные ветром листья. Затем они упали, рассыпались по пыльному полу.
Это ваш артефакт постарался?
Нет, Алан покачал головой. Странно, ведь окна закрыты
По дороге в уборную я догадалась, в чем дело: по коридору гулял ветер, хлопал ставнями. Дверь в наш кабинет, наверное, приоткрылась. Но Алан, услышав об этом, покачал головой головой: Ну я же запер ее на щеколду! Едва мы прибыли в поместье, потащил меня в кабинет Фернвальда, стал докладывать о случившемся. Да ничего такого начала я, но они оба на меня шикнули, заставив замолчать.
Слушая Алана, дядя задумчиво кивал, затем обратился ко мне:
Эни, милая, вы сегодня пили настойки? По расписанию, как договаривались?
Я кивнула.
Хорошо. Очень хорошо.
Я удивилась. Неужели он думает, что разметавший бумаги ветер моих рук дело? Будь это так, я бы, наверное, что-то почувствовала.
Дядя снова повернулся к Алану, их разговор продолжился. А я представила, как щелкаю пальцами, приманивая ветер, заставляю его унестись в далекий Алерт, простучать по трубам У Энрике есть дар! У Энрике есть дар!, спутать волосы Лилии, растрепать мамины юбки и нашептать маленькой Вэйне одну из удивительных историй, собранных по дороге. Еще попрошу его швырнуть горсть каминного пепла на семейный портрет, перед которым я провела немало долгих часов, выискивая сходства между собой и родителями, но находя лишь отличия.
Гадкий утенок, угодивший в стаю лебедей: низкая, нескладная девчонка с серыми глазами и волосами мышиного цвета, хоть и густыми. Слева на портрете стояла Лилия, и плетеный поясок ее платья подчеркивал тонкую талию, а светлые локоны разметались по плечам. Справа лучезарно улыбался брат. Тем летом он окончил училище первый в потоке, с блестящими результатами и рекомендациями. Привез в подарок позолоченную раковину; мы с Лилией по очереди прикладывали ее к уху, слушали шум волн. Загорелая кожа Рейнара пахла морем. Таким он и вышел на портрете: поцелованный солнцем, синеглазый. И совершенно на меня не похожий.
Картина висела в гостиной. Я ее ненавидела: потому что читала слово "кукушонок" в собственных глазах.