Что ни говори, а картина, вырисовывающая нового постояльца спокойно распивающего за общим столом чай в непривычно мертвой тишине помещения и неподвижно лежащие на полу тела остальных его сокамерников, могла потрясти любого. Наверное, его сменщика чуть удар не хватил при мысли, что сейчас придется вытаскивать из «хаты» кучу до полусмерти забитых урок, а то и вовсе мертвяков. Попробуй тогда объясни больший нежели обычно временной разрыв между обходами маршрута!
Впрочем, для сменщика все обошлось. Не пришлось даже писать ни объяснительных, ни рапортов. Когда через десять минут экстренно вызванная им группа «режимников», облаченных в каски и бронежилеты, с обнаженными ПРами ворвалась в помещение камеры, она обнаружила лишь валяющихся на заплеванном полу охающих от боли «быков», безуспешно пытающихся размять отбитые конечности. По словам зеков, в камере между ними произошла рядовая потасовка по какому-то ничего не значащему поводу. Претензий никто из них ни к кому не выдвигал. Только просили разрешения показаться к дежурному медику. Новый постоялец пускаться в объяснения не спешил, продолжая спокойно дохлебывать из кружки свежезаваренный чай. На адресованный ему вопрос ответил, что в произошедший конфликт не вникал и рассказать по существу дела ему нечего.
Конечно же, Грачу никто не поверил. Наверное, потому, что, так или иначе, контингент работников тюремной обслуги находился в курсе того, что уготовили новичку местные сидельцы. Сгоряча, кое-кто из дежурной смены даже предлагал засадить его в карцер, чтобы затем выбить показания. Однако, при отсутствии прямых показаний принявших участие в инциденте уголовников, пойти на это не решились, ограничившись одной беседой с оперативным работником учреждения. Остальных препроводили к врачу.
В общем, история, обещавшая выйти тривиальной, на деле получилась довольно загадочной. Особенно после того, как загадочности добавил оглашенный врачом результат осмотра группы пострадавших. Он гласил, что какие-либо видимые повреждения на телах пострадавших отсутствуют, а сами повреждения выражаются в виде временной обездвиженности отдельных конечностей, что спровоцировано нервным спазмом. Это было настолько необычно для тюремной практики, что не нашло объяснения. Проформы ради все списали на режим камерного содержания и тому подобную «лабуду», а пострадавших оставили на лечение.
Грач! позвал в окошко сержант, Подойди.
Все-таки как-то непривычно наблюдать в такой большой камере только одного постояльца. Однако Петров знал это точно, желающих составить ему компанию пока не будет. После первого инцидента Крутой предпринял еще одну попытку свести счеты, снова подсуетившись подселить к Грачу своих людей. Эта попытка снова потерпела фиаско, и медсанчасть учреждения в результате пополнилась до предела пациентами, нежно баюкающими временно отказавшие руки и ноги. Согласно тому, что теперь подсказывала логика, после этого в ближайшее время подселений не предвиделось.
Слушаю, гражданин начальник, перед проемом смотрового окна показалось скуластое лицо Грача.
Лицо заключенного оказалось вблизи так быстро, что Петров едва сумел подавить в себе позыв отшатнуться.
Привет тебе от кума, тихо произнес он в окошко, Просил передать, что твоя просьба удовлетворена.
Когда?
Завтра. После дневного кормления.
Понятно, дернул плечом Грач и, сразу потеряв интерес, отвернул прочь свой горбоносый профиль.
Понятно? Что тебе понятно? сержант в силу своей привычки хотел сказать это громко и небрежно, однако, почему-то не смог.
Очевидно, подспудный страх и невольное уважение, что внушал ему одинокий сиделец камеры триста шестнадцать, сделали свое дело и голосовой аппарат подвел, выдав произнесенные слова в виде бурчания под нос. Раздосадованный этим, а еще тем, что ничего из переданного им сейчас Грачу он, Петров, сам не понял, сержант со злостью захлопнул створку смотрового проема и, дернув плечом, двинулся дальше. Настроение на сегодня было испорчено. Не любил, ох не любил он, когда его так втемную, ничего не прояснив, использовали опера. Передать передал, а в суть не вник. Как же, он ведь просто сержант, пешка! Добавив это слово к своему мысленному портрету, Петров и вовсе заскрипел зубами. В такие моменты он осознавал себя никчемной букашкой, а это очень сильно било по самолюбию и давало очередной позыв напиться.