тронулись и выехали на лесную дорогу потом на шоссейную на кольцевую тихо в машине ночные пустые пути тянулись в разные стороны без никого словно из какого фильма про недоброе будущее когда людей на планете не останется некому будет врать козни строить завидовать ревновать воевать поумирали, улетели или ушли куда их убогие муравьиные домики остались никчёмными пустыми коробками не для людей дома Фантомас построил из другой жизни до потопа а теперь иной мир грядёт может, не лучший, но новый и мысли рождаются в нём совсем другие как у Адама когда земля была ещё совсем не юзаная без гор мусора с коротеньким простым прошлым и Каин был совсем маленький любил с козочками играть и мамке в колени головкой тыкаться.
Наташа покачивалась на ходу думала, что ни разу не видела Москву такой пустой безлюдной и на сердце пусто ушёл день невозможный, невероятный день примолкла внутри жизнь в катакомбы ушла чувства угасли дежурные-то теплятся вполнакала а важные стушевались застыли в ступоре.
медленно катила машина по пустым дорогам новые панорамы всё вставали и вставали перед взором мосты дуги развороты водокачки провода размытыми картинками насквозь шли, не задевая нелюдское и пришлое мимо мимо.
Матвей у проезжей стройки тормознул ещё пару чёрных мешков в мусор засунул чехол в отдельный бак.
(Наташа): а буксировщик?
(Матвей): здесь нельзя больно близко да и дорогая вещь подозрительно будет разобрать надо.
дальше ехали и по-прежнему молчали искали большие помойки на каждой мешки выкидывали Матвей раздолбал куском бетона тот стыренный мобильник разбросал детальки в плавательной маске стекло разбил в бункер засунул надувной матрац ножом исполосовал тоже в какой-то бак уложил опустел багажник.
(Матвей): ну вот всё на сегодня.
(Наташа): не думала, что ты сможешь ни за что не доверилась бы но больше никого нет а ты молодец.
(Матвей): тюряга учит: боишься не делай, делаешь не бойся.
(Наташа): приблатнился там, что ль?
(Матвей): у них ведь не только жестокость давно бы сдохли без понятий.
(Наташа): я так боялась за тебя, когда ты плыл луна яркая вдруг вышла могли увидеть с той стороны хотелось, чтобы всё наконец кончилось кончилось навсегда.
(Матвей): не думай больше это кончено.
(Наташа): нет, Матвей саднит внутри и давит всегда помнить буду.
плавно шла машина по дороге не быстро, не медленно как надо, чтобы не вызывать лишних вопросов молчали отнюдь не тяжёлым было это молчание будто десантники какие возвращаются после трудного задания устали можно говорить можно молчать уже неважно ниточка, протянутая между ними, никуда не уйдёт лишь крепче станет незаметно начали тихую беседу тема-то висела в душе тайно душу жгла.
(Матвей): тот его звонок с чужой мобилы не говори про него полиции а про другие звонки скажи они их всё равно надыбают.
(Наташа): а если они и этот найдут?
(Матвей): скажешь, звонил какой-то незнакомый чувак развлекался ты послушала-послушала и повесила трубку.
(Наташа): знаешь, как вспомню, до сих пор трясёт.
(Матвей): ещё бы этот Армен заранее всё задумал поэтому и просил тебя ждать в переулке чтоб никто не видел и звонил тебе с незнакомой мобилы чтобы по звонку на него не вышли шляпу широкополую выбрал лицо скрыть про костёр говорил большой костёр хотел?
(Наташа): да руками показывал мол, огромный.
(Матвей): чтоб твой труп сжечь а кости в пакет и в мусорный бак у него и трико с языками пламени какой-то дикий приход с ним случился.
(Наташа): а как бы он обратно добрался?
(Матвей): на твоей машине кинул бы в городе где угодно и подцепил такси перчатки в его плаще нашёл зачем, казалось бы, брать на свиданку он их при тебе не пользовал?
(Наташа): нет.
(Матвей): на потом держал чтобы на руле отпечатков не оставить это не вспышка подробно готовился, сучий потрох.
Наташа задумалась голову опустила отхлебнула из бутыли коньяка эдак по-простецки привычным наработанным жестом не мажорка, а долбёжка рукавом рот вытерла тихо начала:
ты не знаешь, какой он теперь уж «был» надо говорить Армен был не просто дикарь а дикарь с сильными фантазиями и это мало кто знал временами тяжёлый психопат малым пацаном бегал в подвал где его папочка расправлялся с должниками сперва тайком из-за угла подсматривал хотя Давид запрещал потом подрос выгонял охранников делал всё сам ему нравилось а со мной той ночью садил кулаками в стену до крови телом бился говорил, мол, царапай меня режь а посреди всего бедлама вдруг как запоёт очень чисто и хорошо в нём ведь было не только зло