Чтоб в нашем царстве всё исправить, дал распоряженье:
Четыре демонских приказа учредить во власти,
Военачальников поставил в каждый для надзора,
Дал власть им казнить, иль помиловать, и также право
Решать всех судьбы, чтобы исправлять дурные нравы,
Чтоб избегали власти нареканье и позора.
А ваша слава уж давно гуляет повсеместно,
Сам Повелитель о вас слышал и о вас всё знает,
Поэтому он и к себе на службу приглашает,
И титулом вас одарил, о вас везде известно».
«Но если без обиняков сказать, что это значит,
Спросил Цзи Тань, удача это или же несчастье»?
«У Повелителя достойных всех мужей у власти
Все ценят, как избранников Будды, и не иначе.
Нельзя на этой службе подкупом чего добиться,
Случайно не продвинешься, лишь тот, кто долгу верен,
Пусть мал и низок, но он может даже превратиться
В главнокомандующего, если он в себе уверен.
О нечестивце, чтобы славным стать, нет даже речи,
Кому, не вам как, нас учить, нас вразумлять и править.
Откажетесь, могут другого, вместо вас, заставить
Принять пост этот, сто желающих подставят плечи.
Нас это огорчит». Цзи Тань тут хмыкнул и ответил:
«Хоть смерть мне ненавистна, власть же не даётся даром,
И тонкая сотрется кисть, как я в быту заметил,
Стаёт вкусней пампушка, когда парится над паром,
Из-за густых ветвей даже сосну люди срубают,
Беда грозит фазану ведь не из-за перев, ярких,
Не из-за белизны бивней слонов всех убивают,
Гусей стреляют не из-за полёта из стран, жарких.
Никчемный конский лишь каштан долго живёт на свете,
Жизнь наша как стрелы полёт во времени-пространстве,
Не долог жизни срок так скажут о любом поэте,
В лет тридцать Янь Хуэй (4) стал писарем в Подземном царстве,
А в двадцать семь уже Чан-цзи (5) оставил описанье
Небес чертогов. Праведнику в жизни ведь негоже
Отягощаться златом и копить на состоянье,
Ему оставить свою память, добрую, дороже.
Ради чего склоняем голову в нечистом мире?
Нет, долгожительство нельзя сравнить нам с ранней смертью.
Зачем нам вовлечёнными быть этой круговертью,
Когда обосноваться можем мы легко в эфире»?!
Привёл в порядок тотчас он свои дела по дому
И умер, чтоб занять в Подземном царстве назначенье.
Бывает так, мы рады предложению, любому,
Когда нам кто-то предлагает в жизни повышенье.
В те времена жил сельский житель Ле Нань в том селенье,
Он был приятелем Цзи Таня, всю жизнь там трудился,
Решил постранствовать и испытать все приключенья
В Светлой Земле в гостинице он поселился.
Когда пробили стражу первую, в дверь стук раздался,
Он выглянул во двор, там статный всадник появился,
Был в окруженье слуг, и на коне он красовался,
Сказал хозяину, что он бы здесь остановился.
Ле Нань присматриваться к нему стал и изумился,
Тот всадник голосом напоминал ему кого-то,
Во двор он тоже вышел и пред ним остановился,
В чертах его лица Цзи Таня, друга, видел что-то,
Но тот ведь умер, и тут Ле Нань, гостя избегая,
Направился было к дверям, но гость сказал: «Друг, давний!
Неужто не узнал меня, когда, стихи слагая,
Вино мы пили вместе в юности в период, славный»?
Ему открыл гость своё имя и происхожденье,
В Подземном царстве свою должность, ради старой дружбы,
Сказал, чтоб его видеть, отпросился он со службы,
И вот его гостиницу нашёл для посещенья.
Не медля, сняв кафтан, к хозяину он обратился,
Чтоб тот принёс вина, чтоб выпить и развеселиться,
Когда уже друзей двух пир в разгаре находился,
Ле с другом горестями там не мог не поделиться:
«Всегда я добродетели не на показ держался,
Душой и сердцем, бескорыстным был, не причиняя
Зла никому, привить добро всегда другим старался
В меру познаний, знать неведомое не желая.
К тому же, смутными мечтами я не обольщался,
И не желал чрезмерного, держался воспитанья,
Так почему лишён добра я, без всего остался?
Ищу всегда я милости чужих и пропитанья?
И почему от голода всегда мои все чада плачут?
Жена всегда, горюя, жалуется мне на стужу?
И почему друзья, меня завидя, глаза прячут,
И почему у меня нет, положено что мужу?
Я не имею шляпы, чтобы от дождя прикрыться,
И ото всюду валятся все беды и напасти.
Нет даже доброй хижины, от ветра чтоб укрыться,
Друзья чинов достигли все, а у меня несчастья.
Ведь дарованием равны мы, а молва различна.