В голове у Софрона помутнело, время словно замедлилось, стало тепло внутри, но холодно снаружи, всё затряслось, склянки в процедурной попадали и разбились. Уборщица в другом конце коридора поскользнулась на луже и ударилась головой о кафель, сломав швабру. Кто-то закрыл уши, кого-то вырвало сквозь ладонь, которой он прикрывал рот. Всё это время, куда бы ни смотрел Софрон, видел лишь движущиеся тени. Теперь это были уже не полумеханические змеи из звеньев без глаз. Они столь быстро менялись формами и были столь прозрачны, что С. не успевал ни на чём сосредоточить взор. Он захотел остановить всё и всмотрелся в непонятный ему предмет в стене. Буквально через пару секунд мужик рядом с ним начал снижаться, теряя сознание, и лёг на ближайшую скамейку.
Софрону стало душно, и он пошёл в другой конец коридора, туда, где упала уборщица. Он не понимал, почему и здесь нужно территориально ограничивать мужчин от женщин.
Когда он почти дошёл до конца, увидел, что бедная уборщица с выраженной полнотой, которой, вполне возможно, скоро помирать от холестерина, и которая бы ни за что не согласилась на такое по своей воле, пытается вымыть лужицу собственной крови. Она разодрала руку обломком швабры.
Господи, Вам помочь? выскочило из могучей груди Софрона, а у самого чуть слёзы не потекли.
Сама справлюсь! отрезала тётка.
«Ну ладно, значит сильная» подумал С. и пошёл обратно. Но затем вернулся и спросил с ангельской улыбкой:
А купаться здесь можно?
Да, только здесь и можно. Она так ответила, словно уже забыла, что у неё течёт кровь.
И как водичка? Ласкает?
Тут боярыня-клуша так на него посмотрела, словно съесть его захотела, но перед этим попытать:
Хорошая.
Полминуты они стояли и смотрели друг другу в глаза. Ни тому, ни другой не приходило в голову, что надо что-то делать.
Вдруг Софрон понял, что ему надо искупаться, и ничего интимного с ней производить он не хочет, и сказал с жалостью:
Ну мы же в больнице, надо что ль, обмотать ранку хотя бы
Дама пощупала свою ранку, встрепенулась и ответила кивнув:
Да, сейчас
Хоть врач ничего об этом не говорил, Софрону почему-то показалось, что предполагаемую рану на шее нельзя мочить. Ему думалось, что шея от этого может распухнуть, покраснеть и зачесаться. Это его немного напугало, и он не стал рисковать.
Как же приятно было нежиться под потоками тёплой, убаюкивающей воды. Ещё одно наслаждение, удивлению которому не было предела. Казалось, будто он может прочувствовать каждую капельку, падающую и растекающуюся по его телу. Казалось, будто кто-то любящий и заботливый укрывает его всё тем же тонким, но тёплым нежным одеялом. Вместе с водой расплылась улыбка, и захотелось петь. Он от души засмеялся, не веря, что у людей есть и такие приспособления, как душ.
Софрон потерял счёт времени и нежился под водичкой, которая со временем ещё и становилась всё теплее и мягче, но в дверь постучали. За окошком прошмыгнула тень, но Софрон быстро сообразил, что такой благодатью надо делиться и выключил воду.
Надев свои резиновые тапки на мокрые ноги, он чуть позабавился со скрипом, издаваемым при их трении. Затем подошёл к большому зеркалу, в котором его отражение умещалось почти во весь рост, и стал заворожено себя рассматривать.
«Ничего себе, какой красивый воскликнул он. Вот это мускулы! И высокий какой! Капли щекотно скатываются. И кожа какая гладкая и ровная. Он провёл рукой по левому плечу. А глаза-то какие!». Он стал всматриваться всё пристальнее и подходил к зеркалу всё ближе, но тут опять постучали. Софрон надел трусы и открыл дверь.
Голый, мокрый, он с нескрываемым раздражением спросил сходу:
Что?
Перед ним стояла женщина в годах с полотенцем и бутылкой шампуня в руках. Она встала, как окаменелая и ошарашено смотрела на него. Промолчав несколько секунд, она, наконец, промямлила:
Помыться хотела.
Мойтесь, отрезал Софрон. Мне ещё пару минут нужно себя осмотреть. Уже к последнему слову он успокоился, и от интереса у него вновь заблестела искорка в глазах.
Женщина всё с тем же удивлённым выражением лица безмолвно зашла в душевую, положила рядом с его вещами свои шампунь с полотенцем, и стала медленно раздеваться. Софрон же, напротив, оделся и стал осматривать «башню», так он называл корсет, который словно тянул его вверх, чтобы сделать ещё более рослым.