Корова слушала, хлопала глазами.
Ладно, Людмилка, раздои последний. Я потом все разом выдою, участливо сказал Юрка, чувствуя, что сестрёнка стала мёрзнуть по-настоящему.
Девочка взяла треножку и вновь уселась доить. Она опять что-то приговаривала, но слов её уже нельзя было разобрать. Слышалась сплошная дробь: д-д-д-д-д-д. Но Ласке, похоже, такая песня тоже нравилась. Она слушала её с закрытыми глазами. И, как только послышались звонкие струйки из очередного соска, оживилась.
Юрка был начеку. И опередил её намерение. Встал перед Людмилкой. Корова обнюхала его шубу, тяжело, как будто бы с обидой, вздохнула и отвернулась.
Юрка надергал из ясель сено, усадил в него сестру и вернулся к корове.
В деревне заглох дизель на подстанции, стало совсем тихо, и мальчик с грустью подумал: свет погас
Долго ли коротко ли он доил, Людмилка не помнила. Она, уставшая, пригрелась в сене и уснула. Очнулась от звона подойника.
Ой! И тебя слизнула? изумилась девочка.
Вот скотинка, а? возмущался мальчик, поднимаясь. Ты посмотри что творит. Ух! намахнулся на неё стульчиком, но не ударил, а забросил его в ясли. Отодвинул подальше от коровы ведро, чтобы она последнее молоко не опрокинула, и сказал: Пошли домой, ну её
Людмилка, подрагивая, подошла к Ласке, похлопала её по ноге, шее, погладила по голове и сказала совсем по-взрослому:
Глупая ты ещё, Ластёнка. Совсем ничегошеньки не понимаешь.
Корова облизала холодные пальчики девочки и тяжело вздохнула: может быть, она соглашалась с нею, мол, твоя правда, крошка, глупа я ещё, глупа При этом прядала ушами.
Дети вернулись домой.
Брат помог полусонной сестрёнке раздеться, подсадил её на печь. Потом разделся сам, по-хозяйски развесил одежду, свой и сестрёнки шубки, выкрутил в фонаре фитиль до самого маленького огонька и залез к Людмилке. Она уже спала, подсунув натруженные кулачки под подбородок. Было тепло. Но он всё же получше укутал её одеялом.
Спи, умеха. Прижался к ней и вскоре забылся добрым и крепким сном.
Ласка тоже спала хорошо. Она не стонала.
Свободное парение
В один из солнечных зимних дней молодые люди, в возрасте от шести до восьми лет, собрались на колхозной конюшне. Их было четверо: Санька, Вовка, Минька и Андрейка.
Главное взять высоту, оторваться от земли и попасть в воздушный поток. И тогда, знай себе, пари по воздуху объяснял Санька.
Санька человек с воображением. Он знаком в теории с силами свободного падения, и на практике, правда, не с больших высот (с кровати на пол), но и знает, как можно эти силы преодолеть в воздушном пространстве, используя потоки воздуха. Как это делают те же птицы, парашютисты. Санька читает давно и кое в чём уже разбирается.
Его идею друзья поддержали, и, чтобы осуществить её, был продуман план, ради которого эта творческая бригада и появилась на конюшне. Самый младший из них Андрейка, поэтому он больше слушал и на ус мотал. Минька на год старше его и настолько же младше Саньки и Вовки. Несмотря на возраст, коллектив был полон романтики и творческих дерзаний.
Вовкин дед, колхозный конюх, бородатый, мрачноватого вида человек, на появление этой компании не обратил внимания. Ребята и раньше бывали, помогали ему в уборке зимовья, мели двор, поили лошадей, ну и прочей посильной работой.
Дед сидел у окна и шорил (чинил) хомут.
В широких сенях домика конюха, кем-то названной «зимовьюшкой», на стенах на деревянных штырях висит сбруя: хомуты, уздечки, шлеи и дуги. Над каждой конской амуницией белеют надписи клички лошадей. В дальнем углу навалена куча берёзовых метел, которые завезли на конюшню накануне. И как нельзя кстати.
Ребята вошли в сени.
Берём по две метлы, сказал Санька и напомнил Вовке: Веревки не забудь.
Вовка прихватил старые веревочные вожжи и топор. На колоде во дворе перерубил их на четыре части и бросил каждому по концу.
Расплетайте.
Ребята принялись за работу.
По двору прыгали воробьи, синички, склевывали просыпанные зерна овса и семена трав, натрясённые из сена. На жерди ограды стрекотала сорока.
Ну что, готово? спросил Санька, расплетя свой конец верёвки. Теперь давайте лестницу.
Минькины глаза беспокойно забегали по зимовьюшке, по её покатой и высокой, как казалось, крыше. Откуда предстояло взлетать.
С неё, это, и убиться можно, предположил он нерешительно.