– Вороти назад! – сказал старшина, преграждая им дорогу.
– Ты чего, старшина? – спросил рыжебородый.
– Ничего. Деньги кто за тебя платить будет?
– Вот невидаль! А контора на что? У меня вычтут там за проезд.
– Там у тебя не то что за проезд, за переход нечем платить. Знаю я тебя! Меньше пить надо, – отрезал старшина и поднял трапик перед носом рыжебородого и его спутницы.
– Правильно, служба, – пить надо меньше. Теперь я тоже так думаю, – сказал спокойно рыжебородый, словно они уселись со старшиной на скамеечку для мирной беседы.
– Эх ты, черт лохматый! – распекал его старшина с палубы. – Ведь ты сколько сейчас пропил? На десять билетов хватило бы.
– Да, хватило бы, – согласно мотнул тот кудлатой головой.
– Вот я и говорю, – довольно отметил старшина, искоса глядя на рыжебородого сверху вниз, словно прицеливаясь. – Ты бы еще целый поселок напоил.
Старшина все стоял на палубе, держал в руках трап и, кажется, раздумывал. Рыжебородый почтительно и кротко ждал, но мне показалось, что он прячет в бороду лукавую улыбку.
– На свои личные, может, и я бы напоил целый экипаж, – все еще раздумывая, сказал старшина. – А тут билет, государственные деньги. Понял?
– Ясное дело, – скромно согласился рыжебородый.
Старшина, кряхтя, сердито стал опускать трап.
– Возьми их, возьми, старшина! – загомонили одобрительно в толпе с берега. – Что они тебе, баржу загромоздят, что ли? У них, видишь, пожитков – один узел драный.
Но это возымело обратное действие. Старшина опять поднял трап.
– Возьми, возьми! – отбивался он. – Я его и так по всем участкам вожу, и все бесплатно. Не первый раз…
Я подошел к старшине, взял его за локоть и сказал, что если в конторе не заплатят, то пассажиры сообща внесут деньги за них или я это сделаю один.
Старшина молча осмотрел меня, презрительно сдвинул на затылок свою морскую фуражку и сказал саркастически в толпу:
– Видали, какой гвоздь нашелся! – И, обернувшись ко мне, добавил сердито: – Без вас обойдутся. Чего я тут баржу держу? Понимать надо! – и с грохотом бросил трап. Рыжебородый со спутницей поднялись на баржу, и мы тронулись вниз по течению стремительного Бурлита.
2
Все приспособление для перевозки пассажиров на этой маленькой плоскодонной посудине состояло из брезентового тента, натянутого на палубе, и нескольких скамеек, расставленных вдоль бортов. Под тентом пахло ржавым железом и плохо провяленной рыбой, которую везли в мешках пассажиры.
Я уселся под открытым небом на носу. Вскоре подошел ко мне и рыжебородый.
– Впервые, должно быть, в здешних местах? – спросил он глухим баском, присаживаясь.
– Да.
– Он мужик хороший, – заметил рыжебородый, кивнув на рубку старшины. – Это он для виду куражится. Любит воспитывать. Откуда у вас эта флотская штука? – вдруг спросил он, разглядывая мою альпаковую куртку.
– От службы осталась, – ответил я. – Недавно демобилизовался.
– Уж не на Тихом ли служили? – спросил он, оживляясь.
– На Тихом. А вы что, тоже на Тихом служили?
– Бывал, – ответил он и стал задумчиво щипать курчавую бороду.
Я достал портсигар и предложил своему собеседнику:
– Курите!
Он взял папироску молча. Я обратил внимание на его крупные руки, все в застарелых черных отметинах металла. Мы закурили.
– Куда едете? – спросил я его.
– А никуда. Так просто еду, и все.
– Может, на новое место работы? – снова спросил я, несколько озадаченный.
– На новое место? – Рыжебородый грустно усмехнулся. – Для меня нет здесь новых мест – все старое.
– А где живете? Где постоянно работаете?
– Нет у меня ничего постоянного: ни работы, ни угла.
Он надолго умолк, глядя на проплывающий мимо крутой лесистый берег.