Вот над жилищами, в воздухе, заструились белые полоски дыма и по степи пополз его сладковато-горький запах это женщины, поднявшись с первыми лучами восходящего солнца, принялись за свои повседневные хлопоты: разводят огонь в очагах и готовят пищу.
Степь пробуждается, раскрашиваясь палитрой чудесных цветов, наполняется новыми звуками и запахами грядущего дня.
У одной из тирмэ14 молодая женщина хлопочет у очага. Женщина одета в длинное платье, полы которого скрывает ступни её ног, обутые в сплетённые из лыка лапти. Поверх платья тёплая стёганая накидка-полукафтан. По утрам в степи, даже в летние месяцы, пока не взойдёт солнце и воздух не прогреется, бывает зябко. На голове у женщины традиционный головной убор кашмау15, который обычно носят замужние башкирки. Поверх кашмау накинут платок, спадающий ей на плечи и на спину. По краю головного убора пришиты маленькие серебряные монетки, и всякий раз, как женщина начинает двигаться, они мелодично позвякивают, будто маленькие колокольчики.
Женщина разожгла в очаге огонь и водрузила на него большой железный казан, наполнила его водой, положила в него несколько кусков бараньего мяса, а затем накрыла казан массивной железной крышкой. Управившись с казаном, женщина принялась процеживать молоко, переливая его из деревянного ведра в глиняный кувшин через натянутую на горлышко кувшина тонкую тряпицу. Свежее, парное молоко при этом пенилось и от него исходил лёгкий, едва уловимый сладковатый аромат.
Рядом с очагом был сооружён невысокий, но просторный деревянный топчан из гладко отёсанных досок, покрытых толстым войлоком, а поверх войлока был уложен большой ковёр. На этом топчане вся семья, усевшись полукругом, собиралась и обедала, а в особенно жаркие ночи, когда в тирмэ становилось слишком душно, топчан мог послужить и постелью, на которой можно было спать. Над очагом и топчаном навес на четырёх столбах с закреплёнными на них стропилами из длинных жердей, поверх этих стропил были уложены доски, крытые соломой, защищающие очаг и настил от дождя и непогоды.
Женщина положила посреди настила большое белое полотнище, служившее скатертью, а поверх него поставила большой деревянный поднос, положила в него несколько просяных лепёшек, кусочки козьего сыра, а посреди подноса поставила большую чашу, доверху наполненную мёдом, и кувшин с молоком.
Едва она успела управиться со своими делами, как из тирмэ вышел мужчина. Звали мужчину Аиткул, он был хозяином стойбища, а женщина, хлопотавшая у очага, была его женой Гуляйзой. Мирно спавшая до того под навесом собака подняла морду и посмотрела на хозяина, но, решив, что будет лучше оставаться на том месте, где она лежала, положив морду на свои передние лапы, продолжила мирно дремать.
Подойдя к настилу, мужчина присел на край его и принял из рук жены наполненную молоком чашку. Отломив от лежащей на подносе лепёшки небольшой кусок, он обмакнул кусок лепёшки в мёд, и отправил его себе в рот, и запил всё это молоком.
Покончив с едой, он заговорил с женой:
Гуляйза. Я хочу перегнать наш табун ближе к стойбищу, а гнедую кобылицу байя16 поставить в стойло; думаю, что она скоро должна ожеребиться.
В начале весны, когда Аиткул уже отделил молодых жеребцов и кобылок от основного табуна, у него сильно заболели колени, и он несколько дней не выходил из своего тирмэ, и на какое-то время табун оставался без присмотра. К тому же их старший сын Сагит отправился перегонять новый табун на другое пастбище. Когда он выздоровел и мог самостоятельно взобраться в седло, то сразу отправился осмотреть табун. Тогда-то он и заметил, что в одном из косяков17 его табуна появилась новая кобылица. Откуда она пришла и долго ли кочевала с табуном, он не знал.
Сначала Аиткул подумал, что эта кобылица отбилась от табуна одного из его соседей и, быть может, через какое-то время объявится её хозяин. Но время шло, а хозяин не объявлялся. К тому же она отличалась от тех лошадей, которые обитали в этих краях, низкорослых, с короткими, но сильными ногами, прямой и широкой спиной. У этой кобылицы были длинные и стройные ноги, линия спины была не такой прямой, она была выше и с более округлым и не таким широким, как у башкирских лошадей, крупом18.
Она не из здешних мест, сказал Аиткул, указывая рукоятью плети на кобылицу, когда он вместе со старшим сыном Сагитом объезжал табун. Непохожа на тех кобылиц, которые пасутся в нашем табуне. Нужно заарканить19 её, и узнаем, кто её хозяин.