– А нам именно колдунья и нужна.
– Рэй! У Орри Прескотта нога усохла из-за того, что он попробовал стянуть бутылку у нее с дерева.
Эту байку я тоже слышала, но не слишком-то верю. Орри Прескотт был из Морганов, родился, как и все они, от кровосмесительного брака, и думаю, хоть и не знаю наверное, что нога у него сохла с рождения. К нам в школу он перешел после начальной и тогда уже ходил на костылях. Видели бы вы его плечи! Да и весь он был сложен, как регбист, только одна нога была скукожена и не слушалась.
Но это не значит, что мисс Люсинда навела на него порчу.
– Мы же не собираемся ничего красть, – успокаиваю я Рози. – Положись на меня.
– А если она не захочет с нами говорить?
– Вежливо попрощаемся и пойдем своей дорогой.
– Не знаю, не знаю… – говорит Рози.
– Может, ты меня просто подвезешь и посидишь в машине у моста? А я пешком пройдусь до хижины и обратно.
Мы еще немножко спорим, но в конце концов отправляемся в Тисон вместе. День чудесный, небо над нами ясное и синее, но не так жарко, чтоб хотелось откинуть верх «кадиллака». У самого Тисона мы сворачиваем на боковую дорогу и выезжаем на Старое шоссе.
Ничего здесь не изменилось: разве что лес стал гуще и придвинулся ближе к дороге. Мы оставляем свой розовый автомобиль у мостика и по тропинке идем к избушке. Рози нервничает, а меня охватывает какое-то жадное предвкушение, какого я не знала много лет, и я дивлюсь самой себе, потому что не так уж расположена к магии, колдовству и всему такому прочему.
По правде сказать, я даже не уверена, что старуха еще жива. Как-никак, столько лет прошло. Но мы выходим из-за деревьев, и она тут как тут, на крылечке, словно все тридцать лет так и просидела не сходя с места. И бутылочное дерево стоит. Правда, выросло, и бутылок на нем еще больше. Мы останавливаемся поодаль, но так, чтобы можно было перекликаться. Рози глаз не сводит с дерева: ждет, что поднимется ветер и бутылки зазвенят. А я машу рукой старухе.
– Как поживаете, мэм? – кричу я. – Нельзя ли с вами словечком перекинуться?
Пара бутылок на дереве звякает друг о друга, хотя ветра я не чувствую. Зато чувствую, что Рози готова задать стрекача, и хватаю ее за руку.
– Не разрешите ли подняться к вам на крылечко? – кричу я. – Мы вам кое-что принесли.
Долгое молчание, и я уже начинаю задумываться, не померла ли старуха да и осталась сидеть тут в ожидании могильщика. Но потом я примечаю ее глаза, темные, сверкающие и живые.
– Что у вас? – ворчит она.
Странный у нее голос: хриплый и скрипучий, словно заржавел от долгого бездействия. Но я далека от того, чтобы принять ее за впавшую в маразм старушенцию, – чего нет, того нет.
– Виски и табачок, – отвечаю я.
На темном лице возникает трещина улыбки, в ней сверкают белые зубы.
– Подходите, девоньки, – говорит она, – посидите со мной малость.
Я не из застенчивых – говорю: «Спасибо, мэм» – и прямиком шагаю к крыльцу, но Рози мнется позади. Мисс Люсинда ухмыляется еще шире.
– Не бойся, девонька, – обращается она к Рози, – не обижу.
Рози поспешно кивает:
– Да, мэм.
– Ты бы прошла в дом. Там на плите тарелочка с печеньем да чайник. Принеси нам.
На крыльце только один стул. Я оставляю его для Рози, а сама присаживаюсь на перила и болтаю ногами.
– Славное у вас тут местечко, – говорю.
– Да, тихое.
– Ни на каких картах не отыщешь.
Она смеется:
– Да кому я нужна?
Рози выносит из дома тарелку печенья и чай.
– Не стесняйтесь, девоньки, – говорит мисс Люсинда.
Рози ставит поднос на крыльцо, а я спрыгиваю с перил и наливаю старухе чаю, добавив добрую порцию виски из фляжки, которую прихватила с собой. Фляжку и мешочек трубочного табака оставляю у ножки ее стула и подаю ей кружку.