могу все объяснить. Наш брак держался в тайне, пока какой-то репортеришка не застукал меня здесь ночью в понедельник.
— Черт, я и сам все могу объяснить!
— У вас есть новости о моем отце? — спросила она.
— Нет. Но если бы и были, неужели вы думаете, что я вам их сообщил бы?
— Не понимаю, к чему вы клоните.
— Не понимаете, да? Тогда ладно, поскольку вы говорите, что можете все объяснить, расскажите мне о двух мерзавцах, которые преследовали вас, когда вы отъезжали от моего дома утром в понедельник. И которые пару раз стреляли и меня.
Алексис задохнулась:
— Вы лжете!
И это все решило. Во всяком случае, у меня больше не оставалось времени. Зато в Вашингтоне у меня времени будет предостаточно. Поэтому я сказал:
— До свидания, миссис Сэнд. До скорого свидания.
Я повесил трубку и рысью помчался к самолету.
Я едва на него успел. Но все-таки успел. Я пристегнул ремень, и мощные реактивные двигатели понесли самолет по взлетной полосе. Через четыре с половиной часа я буду в Вашингтоне. Это пустяковое время. Но недостаточно быстро для меня. «Милая Алексис, — думал я, — вам многое придется мне объяснять. Да еще этот Драм. У меня есть что ему сказать».
Я вспомнил, когда мне впервые довелось услышать имя Драма в этой неразберихе — в понедельник ночью, под окном офиса Рейгена. Всего две ночи назад. Смешно, но тогда это имя для меня мало что значило.
И как много оно значит для меня сейчас!
Я был на пути в Вашингтон, в штаб-квартиру «Братства грузоперевозчиков», к Майку Сэнду и ко всем остальным. На пути к Алексис Фрост... к миссис Сэнд.
И к моему другу. К моему приятелю. К вранью, которое мне предстоит выслушать. К Чету Драму.
Драм угодил за решетку
Фронт-Ройал, штат Вирджиния, 16 ч. 00 мин., среда, 16 декабря
Камера предварительного заключения располагалась на втором этаже полицейского участка во Фронт-Ройале.
— Поместите его рядом с той, — приказал Линдсей надзирателю, толстому человеку с красным лицом и жидким венчиком рыжих с проседью волос.
— И в чем меня обвиняют? — поинтересовался я.
— Мы имеем право задержать вас на некоторое время без предъявления обвинения, — пояснил Линдсей.
— Я могу позвонить?
— Нет, только после того, как мы вас зарегистрируем, — сообщил мне надзиратель.
— Какого черта! — возразил Линдсей. — Идите и звоните сколько угодно.
Я позвонил в кабинет сенатора Хартселла. Сенатора не было на месте, и я сообщил милашке секретарше, что Таунсенд Хольт убит в доме Торгесена во Фронт-Ройале и что я задержан без предъявления обвинения. Она сказала, что они немедленно направляют сюда одного из юристов комиссии. В голосе ее звучало негодование.
Пять минут спустя я уже сидел на койке в камере предварительного заключения, размером десять на десять. Три стены были сделаны из металлической сетки. В четвертой было настолько маленькое окошко, что даже решетки не требовалось. Через него в камеру пробивалось бледное полуденное солнце. В смежной со мной камере, за решетчатой стеной, на койке лежал Чарли Дерлет и курил сигарету.
— Чарли! — позвал я.
Чарли Дерлет потер ладонью свою лысую голову, сел и растер ногой окурок.
— Не желаю с тобой разговаривать!
— Ты приехал сюда вместе с Хоуп? К Торгесену?
Сперва Чарли мне не ответил. Потом сказал:
— Хольт был уже мертв, когда я туда пришел. Я услышал звуки приближающегося автомобиля, испугался и убежал.
— Вероятно, это была Хоуп. Она тебя видела.
— Сперва я подумал, что это копы. Мне чертовски не повезло — я вывихнул ногу. Чуть было не замерз там до смерти. Но это были не копы. Там сзади есть дорога. Я пытался подобраться по ней к своей машине. Потом увидел Хоуп. Она шла не туда, куда надо.
— А по следам на снегу она не могла сориентироваться?
— Не знаю.