Лучше страшным буду я, а не эпидемия, сказал Антракс графу, а тот согласился и просто выполнил приказ. Ему тоже казалось, что любые меры могут быть оправданны, если речь идет о страшнейшей болезни другого континента, которую здесь в Рейне еще не знали.
Глава 4
За окном давно рассвело, а Антракс так и не снял серое врачебное одеяние. Сидя в кабинете, он в очередной раз пытался написать королевский указ, тот самый, что должны были зачитать его подданным. Сделать его идеальным никак не получалось и начинало казаться, что это просто невозможно. Одной бумагой нужно было объяснить события ночи и не посеять панику.
Долго играя с вариациями правды, Антракс наконец понял, где именно стоит соврать. На полную честность в политике он давно не рассчитывал и в то же время невольно представлял себя министром Эштара в подобной ситуации и понимал, что ему не понадобился бы указ. Он просто принял бы решение, а потом выступил бы на Совете с обоснованием, а перед эштарской знатью даже правду искажать бы не пришлось.
Члены Совета не дрогнули бы, даже если бы он вздумал читать записи Фу-Диена об эпидемии. Они видели и не такое, а простые люди подчинились бы праву сильнейшего и, как дисциплинированные воины, не задавали бы вопросов.
Здесь же приходилось искажать выгодную сторону правды, и он ее нашел. Согласно указу, все ночные меры должны были спасти от болезни скот, о вероятности больных среди людей Антракс решил пока просто промолчать. А когда дописал, вздохнул, перепроверил и лично переписал набело. Так он поступал со всеми указами, что должны были читать народу, так ему казалось, что он действительно лично обращается к людям. Подписав документ и поставив печать, он встал, размял плечи и направился к королеве.
Что Лилайна будет зла, он даже не сомневался, потому заранее готовился к скандалу, зайдя в их общую спальню. Королева, как он и ожидал, сидела у окна и смотрела в сад. На коленях у нее лежала папка с отчетами по урожаю зерна, первому из двух урожаев этого года, но сосредоточиться на них она не могла. Так случалось всегда, когда меж ними возникали размолвки, все остальное королева умела принимать.
Подпиши, строго сказал Антракс, протягивая ей скрученный пергамент.
Что это? спросила Лилайна, машинально принимая бумагу и даже спрашивая, будто ничего не случилось.
Сначала прочти, сказал Антракс и поспешил, наконец, снять с себя серый костюм.
Он не терпел слуг и никому не позволял помогать себе с одеждой, разве что жене, что порой в порыве нежности могла застегивать манжеты его рубашки или любовно завязывать узел пышного шелкового галстука.
Он не хотел показывать хоть кому-то собственные шрамы, покрывавшие почти всю спину, плечо и правую руку. Обожженная кисть была лишена фаланги безымянного пальца и при дворе все привыкли, что король прячет одну руку в шелковой перчатке, тон которой был подобран под оттенок смуглой кожи. Если уж приняли скрытое лицо, то и руку примут и ногу не заметят. Правая нога короля была значительно короче левой, потому подошва правого ботинка или сапога всегда была выше, но на это действительно никто не обращал внимания. Даже близкие замечали лишь хромоту, выдававшую усталость.
Сейчас, несмотря на ссору, Лилайна тоже скользнула взглядом по его ноге, отмечая изменения в походке, но заговорила об указе.
Это правда? спросила она, когда король надел рубашку. Тот человек, которого ты резал ночью, он умер от этой болезни, так?
Да, не таясь, ответил Антракс. Именно так. Люди тоже могут заболеть, а значит все намного серьезней.
Наспех завязав воротник рубашки, заменявший галстук, он надел сверху длинный черный жилет, но застегивать серебряные крючки с мелкими сапфирами, подобранными Лилайной под цвет его глаз, не стал.
Хочешь сказать, ты подпустил Амару не просто к мертвому мужчине, но еще и заразному?! вскрикнула Лил, вскочив на ноги. Антракс, неужели ты настолько не любишь свою дочь!?
Сначала подпиши указ, холодно ответил Антракс.
Споры на тему воспитания всех троих детей так сильно ему надоели, что каждое слово жены он мог уже предсказать, только признавать их правдивыми не мог, считая совершенно иначе.
Лилайна закусила нижнюю губу буквально на короткий миг. Как бы она ни старалась избавиться от этой привычки, но, когда в ней встречался гнев с любовью, она непременно кусала губы, порой ненавидя мужа за его холодные синие глаза и стальную выдержку, но делала, как ей велят. Откладывала папку с отчетами, шла к своему туалетному столику, где поодаль от пудры и кремов стояла чернильница, и оставляла размашистую витиеватую роспись прямо под подписью мужа, каллиграфически безупречную. Они были разными, как эти подписи. Линии рука Антракса оставляла темные, насыщенные, толстые, а их изгибы были резкими, точными, как движение клинка, а ее рука оставляла тонкую линию с множеством завитков, словно пыталась очертить облака, что окружали неприступную крепость по имени Антракс Эйен-Рен.