Пушкина читаешь? А руки мыл? папа исчез в ванной, пожурчал, поскрипел, постучал, крякнул и снова возник в гостиной. В нашей семье много шума означает недовольство. Я закрыл книгу и увидел сходство с нашей вечерней Книгой.
Папа это не Пушкин.
Он приложил ладонь к моему лбу, открыл книгу и начал листать.
Боже мой какая древность откуда?!
Я нашел черную книгу.
Я начал рассказывать. И отец все понимал. Взрослые часто понимают больше, чем нам кажется. Когда я закончил свой рассказ, он положил узкую ладонь на книгу по цвету почти не отличишь от переплета и сказал книге:
Вот мы и встретились. Здравствуй, Зенодот!
Мефодий Маркович? уточнил я.
У великого чернокнижника бывает много имен.
А Пушкин?
А Пушкин слишком торопился ему надо было вытаскивать прадеда, держать время. Но он сам, русский мальчик Саша Пушкин, оказался слишком большим узелком на ткани мироздания слишком много энергии, слишком много мысли, слишком много страсти.
А я?
А от тебя я не ожидал. Мне бы и в голову не пришло, что Зенодот может жить на соседней улице. Ты об него обжегся и сам загорелся.
А ты??!
А я когда-то очень мечтал быть русским мальчиком и жить в Москве, как Пушкин. Сверкнули в улыбке зубы: Такая у нас семья, мой мальчик всего добиваемся. Надо только знать, чего хочешь.
У меня было ощущение, будто я падаю с Луны валюсь в трубу стремительно и не за что зацепиться а внизу на Земле мягкая соломка подстелена.
Когда-то мой папка катал меня из комнаты в комнату, умел ржать и игогокать как никакой другой папка в мире. Он читал мне сказки голосами Прекрасных Василис и Бессмертных Кащеев и радовался, когда я начал читать сам. Он собирался на лыжную базу или на дачу и спрашивал меня, что я буду читать. Он тыкал вилкой в пустую тарелку и читал вслух сказки Шефнера. И мы с мамой ухахатывались над сказками и подкладывали папе котлету. Но я вырос, а папка не изменился. Он даже не заметил, как стал черным. Даже не вспомнил, что был белым. Он остался в детстве так я думал.
И вот со мной рядом оказался мудрый друг, который все видит, все замечает и улыбается мне все той же улыбкой из моего детства, лукавой и понимающей.
Я вздохнул:
Сколько раз нужно прочитать Книгу, чтоб Мефодий ожил?
Татьяна Тихонова «Эра моего одиночества, или Эклеры»
Отпуск у меня в этом году выдался на самые новогодние праздники. Жаль, конечно. Люблю лето, когда солнца много. Встанешь утром на даче тишина нереальная, и начинаешь для себя ерунду всякую отмечать: роса вот на розах, клубника там, в зарослях травы, проглядывает, зацвела, сумела, птицы, будто с тобой одним, разговаривают, на веранде солнце жарит, а в доме прохлада еще ночная. И думается, и работается по-другому, странное это дело.
Тут же целую неделю холод лютый стоит. Прохожие, закутанные в шарфы и шубы, торопливо скрипят в клубах пара и автомобильного смога мимо. И счастье твое, если в ЖЭУ работают добрые люди, дома тебя ожидает тепло. Тогда, оттаяв у телевизора в пледе и тапках, за большой чашкой чая с утонувшим кружком лимона и с мурлыкающей Матильдой на коленях, ты понемногу начинаешь вспоминать, что и в зимних днях есть свое очарование.
Но провести две недели вот так, не выбираясь из пледа и не отползая от ноутбука, я посчитал слишком простым решением. И уже к вечеру следующего дня, когда скучающе смотрел на застывший мир в амбразуру кухонного окна, я очень осторожно подумал: «Что, если натянуть на себя все, что есть теплого в доме, да, даже тот колючий свитер, который лежит еще с тех времен, когда верблюжья шерсть была самой, что ни на есть верблюжьей если достать валенки, не нынешние, а те, в которых коленки совсем не гнутся. Что, если тебе повезет, и переполненный кабачок маршрутки не пронесется мимо, словно ты предмет неодушевленный, и ты успеешь на электричку и не окочуришься, пока она дотрусит тебя до станции 352 км Если после всего этого тебе удастся через сугробы доползти, добрести, добраться до лопаты в сарае и откопать дверь дома То ура! И Новый год ты встретишь на своей любимой даче. Две недели твои. Снег, метель, застывшая вода в колонке, вечером красный диск солнца в оледеневшем окне и потрескивающие дрова в печи и тишина. Мечта идиота, у которого текст застрял намертво на пятой главе».