На следующий день она ожила, завиляла хвостом, тяжеловато, но азартно запрыгала, погуляла по улице.
Принялся моросить холодный затяжной дождь. Она легла на свое бетонное место и пролежала там до самого утра.
Мужик посмотрел на нее критическим, участливым взглядом. Капа стояла перед ним тощая, как фанерка, хвост понуро болтался, как плеть. Даже голова казалась сплющенной, усохшей. Бока впали до такой степени, что мужик увидел сквозь них свет лучей лампы, что висела на другой стороне станции. Лапы еще более вытянулись и напоминали тонкие длинные соломины. Глаза ее сузились и превратились в узкие, растянутые к ушам щелки.
Капу покачивало.
Она сожгла желудок Ей сегодня крышка! оповестил он женщину.
Капа неуверенным шагом ушла на грязно-желтый газон и скрылась там в ямке за кленом. Целый день она пролежала в ямке, иногда с трудом поднималась, волочила ослабшее непослушное тело на другое место, валилась набок и вновь замирала.
Однако на ночь пришла в помещение. Легла рядом все с той же колонной и снова обратила свой взор, казалось, в себя.
Ночь длилась долго. Громко гудели моторы. В помещении мерцал тусклый желтый свет. Собака стояла неподвижно и все так же смотрела стеклянными черными точками в неизвестность. За большими окнами зала стояла беспросветная, кромешная темнота. Сильный порывистый ветер выл гласом волка. Стекла звенели и бряцали.
Через час мужик вновь смотрел на собаку. Она неподвижно стояла в неизменной позе, но теперь уже смотрела на него. Хвост ее чуть шевельнулся в порыве радости и сразу повис, замер. Мужик заглянул собаке в узкие, оплывшие глаза, но увидел в них холодную черную смерть. На него смотрела Она властная и безжалостная! В коварных застывших глазах больше ничего не было. Пустая страшная и жестокая смерть окутала все вокруг. Мужик почувствовал угасающее дыхание жизни. Ледяное поветрие смерти. У него в глазах промелькнула гримаса ужаса. По телу прокатилась волна щемящей дрожи.
Он медленно, словно опасаясь последствий неприятных впечатлений, приоткрыл дверь в бытовку и спрятался за ней, переводя дух.
По роду своей работы он вынужден был еще не однажды проходить мимо собаки. Она сидела у колонны, вытянув передние лапы по полу, поджав под себя задние. Голова была поднята, а пустые провалы глаз бесстрастно проглатывали весь окружающий мир. Не было предела этой великой, всепоглощающей апатии. Казалось, вся планета рухнула и штопором полетела в провалы страшных, бездонных глазниц. И ночь, беспредельная ночь тормошила своей лютой чернотой трепещущую душу мужика.
Утром женщина толкнула его, отдыхающего.
Пошли Капка сдохла! и отправилась копать яму.
Собака сидела на том же месте, что и пару часов назад. Сидела в цепях смерти, лишь голова ее смиренно была завалена набок.
Мужик надел верхонки, взял совковую лопату. Хотел ухватить за загривок, но шкура приросла к окоченевшему телу. Она осталась, как восковая фигура, как окаменевший памятник собачьей печали.
Мужик сдвинул ее на лопату и отнес на газон, где женщина копала яму.
Сожгла, дура, желудок!.. пробормотал мужик.
А у ворот стоял неподвижно Шерхан. Впервые с опущенным хвостом. А его глаза были полны печали и скорби. Он знал, что там у ямы происходит. Он знал, что наступает его последняя зима. А для Черныша и Капы закончилось первое и последнее лето.
Шерхан завыл горько и протяжно
сентябрь 1996 г.Незримая сила
Повесть
***Полумрак царил во всех уголках комнаты. Тусклая маленькая лампочка светила из-под абажура, который был накрыт черным платком. Направленный свет падал ярким круглым пятном на закрытые белым саваном ноги покойника. Гроб с усопшим рабом Божиим Иваном стоял посреди комнаты на двух табуретках, скорбно возвышаясь над скудной обстановкой жилища, а смерть вызывающе соприкасалась с утихшей вокруг жизнью.
Свет обрывался с кромок гроба и отпечатывался мутными оттисками пыли на исшарканном, корявом полу.
Была глубокая ночь.
Вдова покойного сидела поодаль, забившись в угол меж голой стеной и уродливым коробом шифоньера. Ее звали Анной. Она дремала и, изредка вздрагивая, открывала усталые, с красными ободками век, глаза.
Когда она задерживала взгляд на кончиках ног, бугорком возвышающихся над досками гроба, обшитого красным ситцем, то с трепетом начинала прислушиваться. Безмолвного дыхания ночи не было слышно, а угнетающая тишина давила на уши. Начинала кружиться голова. Там, в закоулках сонного сознания, кровь пульсировала и стучала по вискам с нарастающей силой, все громче и громче. Бум-бум-бум Анна закрывала глаза, слух начинал притупляться, и она вновь засыпала.