Саши дома не было, обычно он приходил ближе к ночи. Где его носило, я понятия не имел; знал только, что есть у него связи в «Интуристе», где он подрабатывал гидом и, соответственно, занимался фарцовкой. Я диву давался тому, насколько хорошо Саша знал Питер: часами мог рассказывать о каком-нибудь заброшенном особнячке, включая биографии канувших в небытие владельцев. По образованию он был филологом, но профессию давно забросил. «Под прессом совковой действительности», так он однажды обмолвился.
Саша был ярый антисоветчик. Флегма и добряк, он вспыхивал дай только повод и начинал патетично вещать о «кремлёвских иезуитах», обличать их, изрыгать проклятия, даже как-то резко глупел. Думаю, здесь что-то личное: казнили или уморили, может быть, в своё время какого-нибудь почитаемого члена семейства. Я с ним не спорил: положение дел в стране и правда было аховое, но тем не менее считал несправедливым так вот огульно хулить всё и вся. Были же у нас светлые дни. Из детства многое забылось, но кое-что всё же помню: в парках, по выходным особенно, народ кишел. Мужчины с отложными воротничками, в просторных штанах, женщины с начёсами, в весёленьком ситце, ребятня с газировкой; улыбки кругом, смех. И неуловимая похожесть лиц: может, довольство, может, уверенность в лучезарном Завтра это не так важно. Важным было ощущение общности, большого Родства. А разные пертурбации в высших инстанциях, перестройки, кризисы всё это преходящее.
Тёткины угомонились. Я вышел на кухню. У стола копошилась Варвара Степановна. В памяти моей она оставалась разбитной, шумной женщиной средних лет, теперь это была одрябшая, с провалившимся ртом старуха. Как-то преждевременно она состарилась.
Поела мамка свининки, досыта наелася. Оглянуться не успела всё сожрали проглоты чёртовы, подчистую смели, бубнила Варвара Степановна себе под нос.
Я готовил омлет, а женщина рассказывала, с каким великим трудом она достала кило свининки, и как она эту свининку тушила с картошечкой, морковкой, лучком, и как всю эту вкуснятинку слопали Борины дружки, которых тот привёл, пока Варвара Степановна ходила в булочную.
Свининку женщина доставала, можно сказать, с помощью волхования: полдня провела у чёрного хода гастронома, «обрабатывая» по её словам, помощника мясника Гришку. Смотрела на него безотрывно через пыльное окно, а когда тот выходил покурить, молча кланялась ему в пояс. Гришка кричал, что последний завоз мяса был три месяца назад, что он сам свинины полгода не пробовал, что ему негде её взять, кроме как родить самому. Варвара Степановна снова кланялась, и Гришка наконец сдался. «На, старая, на твоё счастье у Таньки из молочного отдела кусочек был припасён. Еле выпросил», сказал он, протягивая ей промасленный свёрток.
И так уж скусненько всё было, так уж скусненько: с лучком, с перчиком, приговаривала старуха. Из-за нехватки зубов вместо «вкусненько» у неё выходило «скусненько»; сладко причмокивая, она сглатывала слюну, и на белой дряблой шее дёргался узловатый ком.
Я посочувствовал ей, назвал Бориных товарищей извергами и ушёл к себе. Поужинал, прилёг на кушетку, задремал. Проснулся от шорохов: присев на корточки, Саша что-то перекладывал в нижнем отделении секретера.
Привет, сказал я.
Извини, старичок, разбудил тебя Деньги надо убрать, взглянув на меня через плечо, Саша помахал тонкой зеленоватой пачкой. Он прикрыл дверцы, поднялся, развёл руками: Придётся время от времени тебя беспокоить: тут мой Форт-Нокс расположен. Выпить не желаешь? Я вина неплохого раздобыл.
За окном смеркалось. Светилось двухрожковое, в виде распустившихся бутонов, бра, тюлевую занавесь теребил залетавший в окно ветерок. Сидели за круглым, застеленным кремовой скатертью столом, между нами стояла литровая бутылка «Мартини». Отпивая время от времени глоточек (импортное винишко отвращения не вызывало), я укорял запьяневшего друга:
Вот, значит, зачем ты меня поселил: Форт-Нокс твой сторожить.
Вот-вот, хи-хи Попробуй-ка сунься! Центнер разных трицепсов на кушетке похрапывает, он вдруг посерьёзнел и добавил с недоумённым видом: А знаешь, ведь и правда такая мысль возникла Вот чёрт!.. Но, клянусь, после возникла. Веришь?
Верю, не бери в голову.
Я ведь не просто скопидомничаю уехать хочу.
Саша завздыхал и пустился в рассуждения о невозможности оставаться в закоснелом бюрократическом болоте, о зове исторической родины и прочем. Потом, резко себя оборвав, спросил: