– Скульптура-то скульптура… – Доктора Петровича грызли творческие сомнения. – Нет, за нос я боюсь. Что-то с носом не то. Будем пробовать не цельноштампованный, а прицепной, из бутакрила. Замешивайте, Сулейман. Попробуем и так, и так. Что лучше.
Сулейман замешивал розовый порошок, мял в пальцах самогреющуюся пасту, смотрел на доктора Петровича, как велел учитель Лев Христофорович. И от этого почему-то вспоминать маму было не так виновато, как раньше.
31
– Да, нет мы ее помним, прекрасно помним. Что же мы, такие бессердечные? От нас девочки каждую неделю ходят с гостинцами…
Учитель танцев принял доктора Петровича в углу балетного класса. В классе была такая чистота, что посетителя заставили разуться, и он смущенно отразился в гигантском зеркале-стене, опасаясь, нет ли на носках неучтенной дырки.
В другом углу сбилась на перерыв кучка недоразвитых утят-девочек. В третьем – преждевременно надменных балерунов мальчиков. Все покручивались и поглядывали на себя в зеркало. Доктор Рыжиков мучительно боролся с этим соблазном, изнывая от несуразицы своего отражения в такой обстановке. На крайний случай надеть бы халат.
– Очень похвально, что вы заботитесь о своих больных. – Учитель танцев отбросил назад волнистые артистические волосы и оценил себя в зеркале. – Только поймите и нас.
– Постараюсь, – сказал доктор Рыжиков, чувствуя себя в этом грациозном мире как заблудившийся носорог.
– У меня ежедневно по восемь часов занятий. Вы только представьте, какая это педагогическая нагрузка. По выходным – репетиции концертов. На общественных началах, конечно. А педсоветы, методические советы, худсоветы, комиссии? Сколько приходится выступать по эстетическому воспитанию! И думаете, кто-нибудь это ценит? Нет, не такой у нас город. Здесь никогда не понимали бескорыстного человека. Вы понимаете меня?
Доктор Рыжиков понимал всех, у кого ныли обиды.
– Но ведь мы не лечебное учреждение, как ваша больница, правда?
Доктор Рыжиков и сам понял, что здесь не лечебное учреждение.
– А правду говорят, что Жанночка теперь сможет ходить только на костылях? Как нам всем жалко Жанночку! Нет, вы мне не говорите, все-таки наша медицина ужасно отстает. Жанночка на костылях – просто не верится! – Взгляд в зеркало, небольшое выправление осанки. – Придется искать ей замену. А это очень нелегкое дело. Она была очень талантливая девочка, скажу вам откровенно. Такой нам теперь не найти. Нет, если бы у меня была хоть минута свободного времени, я обязательно бы пришел позаниматься. Вы верите?
Доктор Рыжиков верил. Такой уж он был человек. Учитель танцев взял его за локоток, показывая, что время перерыва истекает.
– Нет, это такое несчастье для нас всех. Мы верили, что она станет всемирно известной, умножит славу советского балета, – взгляд в зеркало, осанка, – и авторитет нашей студии. Ведь вопрос о студии фактически почти решен, мне сам товарищ Франк сказал. И потом, я вам откровенно, как тонкому человеку, врачу. Это просто ужасно. Бинты, кровь, костыли, уколы… У меня потом неделю тошнота. Я человек искусства, эстет, мне это невыносимо… Вы все-таки привыкли к этому, потому что у вас свои обязанности, а у меня свои… Вы меня понимаете?
Мысленно доктор Рыжиков сказал: куда мне. И захотелось в подтверждение своего неэстетизма пройти по этому белому выскобленному полу не в носках, а в кирзухах, оставляя сочные ошметки грязи на ихней балетной чистоте. А заодно, может, и провести автоматной очередью вдоль зеркальной стены, перед которой этот эстет непрерывно поправляет то галстук-бабочку, то прическу. Добавить сюда грохота, звона и гари.
И мысленно же сказал себе: вот так это и начинается.