Я уже был женатый, семейный. Я у одного видел. Когда этот благородный от инфаркта умер, его сейф комиссия вскрыла, там все это нашла. Акт составила. Все прямо рты пооткрывали. Так он любил про порядочность говорить, про уважение к старшим… Прямо всем своими моралями надоел. Его как кто увидит, так сразу про свои проступки вспоминает, краснеет, прямо трясется, что виноват…
– Ах, Сулейман, – вздохнул доктор Петрович, – сколько вокруг нас таких судей…
– На одну вину штук, наверно, шесть, – подсчитал Сулейман. – Или семь…
Доктор Рыжиков хмыкнул. И почему-то захотел спросить:
– А как вы стали врачом, Сулейман?
– Думаете, уже стал? – прыгнули искры в глазах Сулеймана. – Спасибо! – Он помолчал, что-то вспомнил, подумал, можно ли доверить. Решил, что можно. – Мама моя умирала от рака. Пищевода… Говорила: Сулейманчик, кушай хорошо, это такое счастье – кушать. А сама худела и худела… И никто не мог вылечить. Никакие врачи. Я плакал и думал, что же это за врачи такие, сидят в больнице с важным видом, носят белый халат… Я тогда школу кончал. И думал, если я научусь, то сумею лечить. Даже хотел еще успеть маму вылечить. Но не успел.
Доктор Рыжиков несколько минут помолчал. Ему тоже захотелось доверить Сулейману что-нибудь важное из своей жизни. Может, даже то, что фактически он уже больше двадцати лет должен лежать в братской могиле, откуда его случайно извлекли. И что поэтому он живет сверхлимитную, даром даренную незаконную жизнь. И его всегда могут спросить: а как ты ее растрачиваешь, такой-сякой, недобитый? И в последнее время чаще, чем раньше, под сердце заползает ледяной холод: а если правда, что таких там много, оставленных живыми? И после этого всю ночь кричишь из свежей ямы небольшой перекуривающей бригаде с лопатами: «Прощайте товарищи!» А слова не долетают, шлепаются рядом в глиняную холодную кашу…
Но пока сказал другое:
– Но вы-то…
– Стоматологом стал… – Сулейман извинился улыбкой. – То есть стану. – И почему-то, помедлив, добавил: – Может быть.
– Почему «может быть»? – спросил доктор Петрович.
– Да… так. Посмотрим. Как-то незаметно, зубников всегда не хватает. А зубов больных много… – Он еще раз подумал, можно ли все доверить. Решил, что можно. – Знаете, жена моя человек хороший, наивный. Но у нее много родственников. И тоже разные люди. Одни работают с лопатой, все руки в мозолях. Другие все время считают. Считают, считают, считают… Вот они собрались вместе и обступили меня. Те, которые считают. И стали объяснять, объяснять… Что за зубы потом остается, кто заплатит, объясняли. А за рак потом кто заплатит, объясняли. Ты о жене, о детях подумай, объясняли. Наверное, я о маме тогда забыл немного, о жене много думал. Но она у меня хорошая, наивная. Только потом пришлось уехать, чтобы ничего уже не объясняли, чтобы самому все понять. Спасибо, Лев Христофорович сюда позвал. Он ничего не объясняет, говорит: сам думай. На людей смотри… На вас смотри, говорит. Только как он зубы не лечит – не смотри, говорит!
Доктор Рыжиков только было расслабился, чтобы тоже доверить Сулейману что-нибудь важное, как зубы спугнули его. И он сказал, прилаживая к черепу уже, наверное, сороковую плексовую заплатку:
– Мы с вами как в окопе перед боем, Сулейман. Сидим себе, патроны протираем, гранаты раскладываем… Разговариваем о чем попало, только не о бое. О нем только думаешь, но не говоришь…
И поднял на свет свежесобранный череп, чтобы осмотреть швы и стыки. Погладил ладонью заплатку, проверяя, гладко ли легла в свое фигурное окно. Заплатка была не заплатка, а даже полчерепа с изрядным куском лба и основанием носа.
– Прямо скульптура, – с уважением оценил Сулейман.