Он дождался, пока подойдет врачеватель, и махнул рукой, указывая одновременно и на лес, и на зданьица:
— Вот почему.
— Что?
— Вот почему я — жонглер, а не, допустим, придворный бард.
Господин Туллэк сдержанно кашлянул и счел за лучшее промолчать. Он определенно считал, что елки вокруг трактира «Горячая уточка» вряд ли способны кого бы то ни было сделать жонглером.
— Ощущение свободы. По сути, то же, из-за чего вы так пылко защищали свой покой в Трех Соснах. Разве я не прав?
— Не совсем. Хотя отчасти… да, пожалуй.
— Вряд ли вы ездили за Хребет по собственной воле… — Господин Туллэк вздыбил подбородок и расправил плечи:
— Ошибаетесь! Как раз по собственной. Вот оставался бы там уже вопреки ей.
— А врачевателем тоже стали по своему желанию? — Он засмеялся:
— Теперь понимаю, к чему вы клоните. Да, как ни странно, врачевателем стал, потому что так захотел. Благо, в обители нас учили этому искусству.
— Ну да, — пробормотал Гвоздь. — Само собой. Потому и имя такое, верно? Интересно, кому первому взбрело в голову, что имена с этими всеми двойными «лл», «нн» и «рр» в центре способствуют святости их носителей?
— Кажется, этот обычай очень древний, его придерживались еще на Востоке. Кстати, и у тайнангинцев есть поверье, что «длинный» согласный во втором имени означает особую духовность — но вместе с тем и особые жизненные сложности.
— Ну вот, господин Туллэк, и ответьте мне теперь, повлияло это «лл» на вашу жизнь или нет? Или влияет не «лл», а то, что вы знаете про традицию? Неужели, — засмеялся Гвоздь, — «особая духовность» вкупе с «жизненными тяготами» выпадают только тем, у кого во втором имени «длинный» согласный?
Не-е-ет! Нас с детства приучают видеть стены темницы там, где их нет и никогда не было! Родился в семье крестьянина — значит, обязан всю жизнь копаться в земле; лежит у тебя к этому душа или нет, никого не волнует. Родился сыном купца — изволь по отцовым стопам, любезный. Если твоя колыбель провоняла рыбой, а собаки во дворе дерутся за рыбьи потроха — привыкай к мысли, что твой удел: удочка, сети и вечная борьба с волнами. По-другому не может быть, потому что ты, как в священном зоосаде, появился на свет именно в этой клетке! Даже отпрыски знатных родов, по сути, так же лишены свободы выбора. Всей разницы, что клетки у них — золотые,
Но что заставляет нас сидеть в этих клетках? Ведь только приглядись — поймешь: побег возможен! Расстояние между прутьями широко, а дверцы не заперты. Но страх сильнее! — страх перед неизвестностью, страх перед тем, что снаружи. А знаете, что там, снаружи?
Господии Туллэк покачал головой. Похоже, его увлекла метафора, разворачиваемая Гвоздем.
— Там — зеркала! — с надрывом и насмешкой выкрикнул тот. — Всего лишь зеркала, в которых можно впервые увидеть самих себя. То, как мы, звери, выглядим. Нашу божественность, если хотите. Тем, кто свято проживет жизнь здесь и сейчас, «Бытие» сулит по смерти вечность без забот — то высшее, о чем может мечтать человек: перевоплощение в священных животных, не обремененных исконным людским проклятием — сомнениями, мучениями, сознанием, душой. И поэтому мы, люди, здесь живем как в преддверии той, «естественной», жизни: принимаем как должное клетку обстоятельств. Плюем на то, чего хочет душа. А чтобы выйти из клетки, нужно заглянуть себе в душу, насмотреть в глаза тому человеческому, что в нас есть. Перестать жить по привычке, по законам стада и рода.
Это стра-ашно. звери всегда первыми отводят взгляд, если играют в «гляделки» с человеком. Слишком много в нас жестокости, готовности убивать и мучить без причины — хотя инеестественных любви, самоотверженности, отчаяния тоже много.