Народ быстрехонько понял, что потеха закончилась, и счел за лучшее не путаться под копытами и поберечь плечи и спины.
— Сразу видно, что ты давно не выезжал со своей госпожой в пригород, — заметил Гвоздь, когда они миновали улицу Двух Раззяв и загрохотали в направлении «Блудливого Единорожца».
Дальмин только отмахнулся:
— Что есть, то есть. По правде-то сказать, госпожа предпочитает конные прогулки, а если и выбирается куда-нибудь, то не в этой огромадине, но в экипажах поскромнее. Вот старый граф — тот был любитель поколесить по стране: паломничества, легендарные места славных деяний, могилы героев разных…
— Что, верил во всё это?
— Не то чтоб верил… — Дальмин задумался, почесал небритую щеку с уже начавшей проступать сединой. — Нет, сдается мне, не верил он. Просто интересовался — ну, вроде как ученые или чародеи интересуются.
— Но ведь граф не был ни тем ни другим, так?
— Не был. Однако, согласитесь, господин Кайнор…
— «Гвоздь» и на «ты», мы же договаривались.
— Да. Так вот, согласись, Гвоздь, что высокие господа с тугими кошельками могут позволить себе многое. Опять же старый граф был за Хребтом и, говорят, навидался там всякого. Меня-то самого зверобоги миловали…
— Значит, говоришь «просто интересовался»… — пробормотал Гвоздь. — О! — воскликнул он, указывая кнутовищем, — вот и приехали. «Блудливый Единорожец», собственной персоной.
— Осталось только загнать во двор этот гроб на колесах, — вздохнул Дальмин.
— Не переживай, приятель, я помогу, — подмигнул ему гвоздь, у которого резко поднялось настроение — ведь всё шло именно так, как он задумал.
* * *
…падение — как всегда.
И разноцветные ленты.
И чужой издевательский смех; нечеловеческий. «Найдёныш! Найдёны-ы-ыш!»
Проваливаясь в чересполосицу бездонного сна, Фриний вздрогнул и попытался оглядеться. Ведь когда-то давно именно так его и звали — Найдёнышем.
Он увидел густой монастырский сад — ту его часть, где заросли крапивы и будяка были изъязвлены потайными ходами, о которых знали только Непосвященные. Босоногие мальчишки с расцарапанными голенями и мозолями на коленях — у них нечасто появлялся часок-другой свободного времени; а уж когда появлялся, они старались сбежать подальше от наставников обители и храмовых служек. Если удавалось, до сумракового колокола можно было безраздельно распоряжаться собой и делать что угодно: играть в «лягушку» и «подбери язык», обмениваться запретными историями и сальными шуточками насчет кое-кого из монахов, наконец — дрыхнуть, не беспокоясь, что пинок ноги в деревянной сандалье разбудит тебя… — но всё это лишь до сумракового колокола. Однажды Фриний (тогда еще просто Найдёныш) проспал и не успел вовремя вернуться в обитель — и те двадцать розг долго потом аукались ему при каждом неосторожном движении. «Строгость необходима, ибо вы служите Сатьякалу, а зверобоги не терпят ленивых и непочтительных», — гнусавил в подобных случаях наставник Сморк. («Представляешь, — сказал как-то Найденышу Птич, — он и когда через мост к вдовушке своей бегает, небось так же тянет: „необходи-има“!» Найдёныш на это только невесело улыбнулся, стараясь держаться так, чтобы рубашка не касалась рубцов на спине.)
Впрочем, розги доставались всем, и стоять во время молитвы на горохе доводилось каждому из Непосвященных — и не по одному разу! Наставники не давали спуска никому — наверное, потому что когда-то давно их собственные наставники точно так же заставляли юных Сморка, Гилроша и Туфельдра вызубривать на память десятки страниц «Бытия» или носить в треснувшем кувшине воду от дальнего родника. Но главное, никого из Непосвященных они не выделяли, не делали любимчиками; все были равны перед Сатьякалом и его служителями. Все.