Послали сюда какого-нибудь чиновничка из второсортных: что хочешь, то и делай, главное налоги вынь да положь. А здесь к нему местные князьки подъехали: будешь вести себя правильно — проживешь долго и со вкусом; нет — коротко и кисло. Он второсортный, но не дурак же — согласился. Сидит, налоги отправляет в казну, но в действительности, само собой, ни на что не влияет. До дорог ли ему? Опять же паломники к Ллусиму ездят либо южнее, либо северней Сьемта, так что и повода особо стараться нет никакого. А в городе своя головная боль: здесь от века цеховики друг с другом отношения выясняют. Высокие и низкие ремесла — и кто имеет больше права на власть.
— Вы-то за кого, господин Кайнор?
— Я, графиня, за дороги. Мне, по правде говоря, до Лабиринта, кто из местных толстосумов сломает хребет другому и отхватит кусок посочнее. Я от этого куска в любом случае ни крошки иметь не буду; они, само собой, местную рвань завлекают рассказами про равноправие и единогласие, но я такие байки сам сказывать умею, и еще убедительнее. А в действительности если бунт выльется в резню, а чернь — на улицы, король пришлет-таки сюда войско. Как думаете, кто после этого будет качаться на тех кленах, которые мы видели вдоль дороги? Готов поспорить: ни один из толстосумов не спляшет с ветром «Покойницкую» — сплошь мужичье. Так что я за дороги, графиня. Причем за те, которые ведут из города, а не в него.
— Вы просто прелесть, господин Кайнор! Так хорошо разбираться в политике…
Гвоздь поморщился. У чернявой были свои любимые словечки, которые он уже терпеть не мог. И если за время путешествия господин Туллэк сильно сдал, то графинька, наоборот, словно ожила, вдохнув вольного (и довольно пыльного) ветра дорог. Иногда ее жизнерадостность казалась даже неприличной, если вспомнить о недавно почившем отце.
— Странствующему жонглеру хорошо разбираться в политике так же необходимо, как наемнику знать, с какой стороны браться за меч, графиня.
— В таком случае держите свой меч покрепче, господин Кайнор. Думаю, в этом городе он может нам пригодиться.
«Я бы предпочел, чтобы не пригодился, — подумал он. — И пусть кто угодно обвиняет меня за это в малодушии».
Гвоздь выглянул из окна экипажа: тот сейчас катился по улице Двух Раззяв. Грохот колес и цоканье лошадиных подков гулким эхом отражались от стен, однако ничуть не тревожили ни драных, но гордых голубей на карнизах, ни, тем более, жирных свиней, валявшихся прямо на мостовой. Вместо того чтобы уступить дорогу двуполке, эти пятнистые полудикие твари визжали и пугали коняк. Дальмин вовсю орудовал хлыстом, размотав его на полную длину и охаживая хавроний по покрытым засохшей грязью бокам. Пастушата, которым надлежало приглядывать за свиньями, визжали не хуже своих подопечных и пытались — безуспешно! — отогнать их из-под Дальминового хлыста.
Как обычно бывает в таких случаях, собралась масса зевак. Они зубоскалили и давали бесплатные советы, впрочем, не только бесплатные, но и бессмысленные.
— Это надолго, господин Кайнор? — спросила через перегородку графинька.
— Всё зависит от того, куда мы направляемся.
— Куда-нибудь в центр, где есть приличные гостиницы.
— Приличных в вашем разумении нет ни в этом городе, ни в двух-трех ближайших, графиня. Но недорогое заведение, где пиво не пахнет мочой, а в кашу не добавляют отвар из кошачьих костей, я знаю.
— Тогда будьте добры, скажите Дальмину, куда править.
— Охотно, графиня.
Дверца экипажа открылась только наполовину: улицы здесь были слишком узкими. Но Гвоздь протиснулся в образовавшуюся щель и поднялся на крышу двуполки.
— Ну-ка, позволь. — Он отобрал у кучера хлыст. — Па-асторонись! — Кайнор бил направо и налево, посвистывая и выкрикивая предупреждения.