За пять лет я часто думал о ней, жалел о том, чего не было между нами – и теперь не мог скрыть своих чувств.
Но между нами по-прежнему был Дункан.
Я отпустил Аликс – хотя видят боги, менее всего сейчас хотел этого.
Она осталась стоять рядом – безмолвная, раскрасневшаяся, но ее глаза были спокойными. Она знала меня лучше, чем я сам знал себя.
– Что ж, это ты уже получил, ничего не поделаешь, – тихо проговорила она,
– но не больше.
– Ты боишься того, что может возникнуть между нами после такого начала?
Она коротко покачала головой:
– Между нами ничего не может быть. Здесь… ничего нет, – коснулась груди слева. Взгляд ее был тверд и спокоен. Я едва не рассмеялся. Какая разительная перемена! Она научилась понимать, научилась сочувствовать – она знала себе цену. Юной девушки, которая боялась чувств и плотского влечения, больше не было: передо мной стояла женщина и мать.
– Я думал о тебе. Все эти годы в изгнании, все ночи…
– Я знаю, – ее голос не дрогнул. – Если бы ты был Дунканом, я бы чувствовала то же. Но ты не Дункан – ты никогда не был и не будешь им никогда.
Ты есть ты. Да, верно, для меня ты – особенный, но для большего время уже давно прошло. Когда-то, может, это было возможно… но не теперь.
Я глубоко вздохнул и попытался вернуть себе самообладание:
– Я не хотел… я вовсе не хотел этого делать. Я только хотел поприветствовать тебя. Но, похоже, отпустить тебя сейчас мне не легче, чем когда бы то ни было, – я суховато улыбнулся. – Не каждый мужчина сделал бы такое признание женщине, которой он безразличен.
Аликс улыбнулась:
– Финн сказал почти то же самое. И его приветствие было… похоже на твое.
– А Дункан?
– Дункана в это время не было. Он ведь не бесчувственный человек.
– И никогда не был бесчувственным, – я вздохнул и поскреб подбородок. – Ну ладно, поговорили – и будет. Как видишь, я пришел, чтобы вымыться.
– Прекрасно.
Глаза Аликс снова лучились теплым янтарным светом – удивительно красивые глаза, что-то среднее между желтыми глазами Чэйсули и карими – хомэйнов, для меня – вдвое прекраснее и тех, и других.
– Сомневаюсь, что еще хотя бы минуту могла бы терпеть твою вонь, – Аликс повернулась к очагу, чтобы подбросить дров в огонь, потом оглянулась на меня через плечо. – Может, ты нальешь в бочку воды?
И тут она вспыхнула, словно вдруг вспомнив, что я – королевской крови, а значит, выше столь низменных забот.
Я усмехнулся:
– И воды принесу, и бочку возьму сам. Ты забыла? Я же все эти годы провел с Финном. И я вовсе не тот человек, которого ты знала пять лет назад.
И, прихватив тяжелую кадку, я вышел. Торрин сидел на краю колодца, покуривая глиняную трубочку. Увидев меня он поднял кустистые брови:
– Я хотел предупредить тебя, что она там, – сказал он, выпустив кольцо дыма. Я хмыкнул, вытаскивая бадью:
– Я и не думал, что мои чувства так заметны всем.
– Мне – да, – Торрин поднялся, придержал бадью и выплеснул воду в кадку. Она была так молода, когда ты встретил ее впервые… Она еще ничего не знала о своем наследии, о своей крови… А потом появился Дункан.
Это имя легло мне камнем на сердце.
– Да… он был умнее меня. Он видел, чего хочет – и взял это – Добился этого, – тихо поправил меня Торрин.
– Господин мой… если ты хочешь отвоевать ее у него, лучше хорошо подумай сперва. Я был ее отцом семнадцать лет Даже теперь я отношусь к ней как к своей дочери. Я не позволю никому причинить ей боль или отнять у нее радость, – он поставил пустое ведро и прямо взглянул мне в глаза. Я подумал, что так же, должно быть, некогда он смотрел в глаза моему дяде.
– Ты Мухаар и можешь делать все что угодно – даже с Чэйсули. Но, думаю, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не совершить такой ошибки.