12! выпалил я. Потом вспомнил, что надо было соврать и прибавить себе год, согласно документам, но увидел, что Атаману мой возраст понравился.
12 это хорошо. Это в самый раз, одобрительно крякнул он. Это очень, очень хорошо. Дай-ка я на тебя гляну поближе.
Я встал с сундука и подошёл чуть ближе, а он, увидев моё смущение, сказал:
Да подойди сюда, не съем я тебя.
Я подошёл, и он покрутил меня, поворачивая влево и вправо, щупая мышцы, а потом приказал сесть на шпагат. Шпагат я делать умел, но мало уделял ему внимания.
Так, надо будет поработать над этим, но растяжка имеется, будто про себя отметил Атаман. Вид у него был как у человека, покупающего лошадь на базаре.
Мне вдруг перестало нравиться это место и стало неуютно в этой комнате.
Так что же, не беспризорник, значит. А то тут ошиваются разные. Все в акробаты хотят поступить.
Это было правдой. Около цирка действительно вились целые толпы грязных, вшивых беспризорников. Отлавливать их приходили бригады комсомольцев, а потом отводили в приюты. Ребята эти были моего примерно возраста, но грязные, оборванные и вечно голодные. Мы с Изей их побаивались, но научились обходить стороной и вести себя уверенно и достойно, так, чтобы беспризорники нас не трогали. Беспризорники мечтали поступить в цирк и ездить с цирком «на гастроли», что в их представлении означало колесить по всей стране и получать хлеб за то, чтобы «пару раз покувыркаться на арене».
Так ты что же, хочешь стать акробатом?
Да. Очень хочу.
И жильё тебе не нужно?
Нет, не нужно. Я тут рядом живу.
Понятно. Атаман задумался. Затем снова спросил: А что же, ты, может, и в школу ходишь?
Конечно, хожу, ответил я.
Так чему же вас там учат? В школе вашей? спросил Атаман.
Вопрос мне показался странным, но я решил, что будет невежливо на него не ответить.
Разному учат, я в техникуме учусь, там у нас математика и основы физики, и ещё разное.
Понятно, понятно, значит, обучают всё же, а я-то думал, советская власть всю науку отменила. Это отрадно, заметил Игнат Клементьевич. Ну вот что, Макс, я думаю так. Раз ты учишься в техникуме, в акробаты тебе поступать не надо. Потому что жизнь у цирковых такая, что альтернативы нет. Цирк это навсегда. Понимаешь?
Я кивнул, хотя не понимал его слов. Только почувствовал, что ещё вот-вот, и он мне откажет, и от этой мысли мне стало горько и обидно.
Так вот что я тебе скажу, Макс. Ты можешь приходить к нам и заниматься, у тебя явно природный талант, такое бывает исключительно редко. Я это вижу, ценю, но раз у тебя есть родители и ты обучаешься наукам, то забрать тебя в цирк я не смогу. Это раньше такое бывало, убегали от родителей и уезжали с цирком на гастроли. А мы-то здесь надолго. Найдут ведь тебя рано или поздно, и меня накажут. Бывало уже. Так что ты смотри, учёбу свою не бросай. Техникум этот. Но захаживай. И если хочешь, можешь даже с Адамчиком репетировать. В паре. Я думаю, у вас хорошо получится.
Атаман замолчал и пожевал губами. Затем подкрутил усы и покачал головой.
Спасибо вам! Я обязательно буду, зайду, сказал я.
До встречи, Макс, ответил Атаман. Захаживай. Затем, повернувшись к Адамчику, он процедил: Ты проводи их, Адамчик, и возвращайся.
Мы с Изей вышли из гримёрной и последовали за Адамчиком. Обратный путь показался мне гораздо короче, и уже через несколько минут мы были на жаркой площади перед цирком.
Ну что, Макс, давай тогда встретимся на днях? Адамчик протянул мне руку.
Да, конечно. Я пожал его руку, а потом спросил: Так я не понял, я что, могу с тобой тренироваться? Могу акробатом стать?
Конечно, это он тебя так проверяет.
Проверяет?
Ну да, хочет удостовериться, что ты серьёзно к вопросу подошёл. Ты ему понравился.
Так значит, он меня в цирк принял?
Ну, не совсем. Пока что только в стажёры.
Адамчик
Мой дебют в цирке состоялся в мае 1925-го. Учебный год подходил к концу. Впереди было целое лето, которое я решил посвятить цирку. Мать была довольна тем, что мы с Изей были «при деле» уходили рано утром, а домой возвращались за полночь, после того, как заканчивались представления. По утрам мать обнимала нас, давала булку каждому, и мы убегали из дому.
Лето 1925-го было самым прекрасным летом моего детства. Мы с Изей появлялись в цирке около 11. К тому времени все были на месте, на арене репетировали, но цирк ещё был полусонный. Было ещё довольно тихо и спокойно. Основные репетиции начинались после полудня, и у нас образовывался целый чудесный час, когда можно было погладить любимую лошадку, поболтать с ребятами или же просто посидеть и полюбоваться окружающим нас сказочным миром. Утренний цирк был прекрасен. Арена была свежевыметенной и пахла душистой стружкой. Летнее солнце светило внутрь как-то особенно радостно и чисто, и весь мир казался мне добрым и ласковым. Мы с Изей обычно поглощали мамины булки уже прибыв в цирк, потому что с утра мы торопились и не хотели задерживаться дома. Мы боялись, что мать вдруг не отпустит нас гулять или же вдруг придумает нам какие-то домашние дела. Когда я вспоминаю это время, то удивляюсь, почему Люся никогда с нами не бегал в цирк. Да и мы почему-то не звали его с собой. Как-то так установилось, что мы с Изей были неразлучны, а Люся жил своей жизнью. Мы же с Изей были неудержимы и просидеть дома больше часа просто не могли.