Тогда эта премия по праву принадлежит мне и только мне. Я умею запечатывать чужие болезни в своей.
Так ты что же болен? И поэтому лечишь?
Именно поэтому и лечу, что тяжко болен. Душа у меня болит. Так болит, что выть хочется. Вот таких же, как я, душевнобольных, и лечу.
Кстати, был у меня недавно один любопытный случай. С писателем. Его тошнило от того, что он писал. Даже слышать не мог, когда я ему вслух его опусы читал. Кричал и по полу катался, зажав уши. Звук его собственной прозы ассоциировался у него со скрипом железа по стеклу. Только усиленный в сотни раз. Интересный случай шизофрении. И знаешь, как я его вылечил?
Александр приложился к своему стакану и, после глубокого глотка, не дожидаясь ответа, продолжил.
С помощью живописи. Смешно, правда же, слова лечить цветом.
Такое разве возможно?
О, да. Я сам не верил в цветотерапию, пока с ней не столкнулся, когда ослеп.
Что, что?
О, да. Я был слеп почти год. После того, как выжил чудом в авиакатастрофе.
Господи, разве такое возможно?
В моём случае да. И хотя я, сейчас, говорю об этом как о чём-то обыкновенном, но на самом деле это непередаваемый личный опыт. Та территория смыслов, которая не доступна словам. Хотя словам доступно всё. Ведь мы все продукты слов.
Да будет проклят библейский Бог, придумавший этот Мир. Мир, состоящий из одних слов. В этой авиакатастрофе я потерял всю мою семью. И остался один. Жена, дочери их словно и не было. Никогда.
Вся моя жизнь разом оказалась плодом моего воображения. Понимаешь меня? Вокруг лишь темнота, а в центре этой тьмы я. Один. На веки вечные. Всё разом исчезло, словно магазин игрушек закрылся, свет погас, а меня в нём забыли. Я снова оказался в детстве, когда всё было впервые: и радость, и страх. Только вот радости в этом новом моём мире не было, а был один сплошной ужас.
Из ниоткуда до меня дотрагивались и давали пищу. Голоса что-то меня спрашивали. Зачем? Ведь всё кончилось. Я лежал в реанимации после авиакатастрофы, словно Христос в гробу.
А в голове моей вертелась лишь одна фраза из пасхального гимна: «Смертию смерть поправ». Это не «I cant get no satisfaction», это посильнее будет.
Пребывая в кромешной тьме, я постигал бессмертие, накрывшее меня, как волна накрывает одинокого пловца в море, утащив его на самое дно. Теперь лишь звуки, запахи и прикосновения стали моими новыми глазами, благодаря которым я о людях узнал за год больше, чем за всю мою прежнюю жизнь. Жизнь, сгоревшую дотла на взлётной полосе в Шереметьево.
Говорят, что глаза зеркало души. Тогда, получается, у слепых души нет? А если у тебя нет души, то значит ты и не человек вовсе, а зверь. Вот я и стал зверем. Минотавром, запертом в лабиринте своего тела, изуродованного в авиакатастрофе.
Знаешь, когда мы чего-то лишаемся, то вдруг осознаём, что именно без этого мы и не можем быть самими собой. Лишившись зрения, я часто думал, что должен чувствовать человек, если его лишить, помимо зрения, ещё и речи, слуха, рук и ног?
Интересный вопрос. Типа, человек-овощ?
Да нет же, овощами называют тех, кто ничего не чувствует. А здесь, наоборот, ты все чувствуешь, но ничего не можешь. Абсолютно ничего.
Ты не можешь ничего ответить этому миру. Ну, разве что, потеть и дрожать. Ты не контролируешь этот мир, но этот мир может делать с тобой что угодно. И ты вынужден этому положению вещей починиться.
У меня не хватает воображения, чтобы представить всё отчаяние и муку, которую должен испытывать человек в таком положении. Когда ты полностью беззащитен и, по сути, обнажен и предам чужой Воле. Я даже не знаю, как назвать такое состояние человека, когда он на веки вечные замкнут на себя.
Может, заживо похороненный? Живой труп?
Живой труп? Как у Толстого?
Не, как в зомби-апокалипсисе.
Тогда скорее как в «Матрице». Человек конденсатор психической боли. Чистой энергии разрушения разума. Когда я был слеп, инстинкт заменял мне разум. Он помогал мне выжить.
Ведь из больницы я попал прямиком в приют для инвалидов под красноречивым названием «Ноев ковчег». Это был странноприимный дом для одиноких нищих и калек в самой мрачной Диккенсовской версии. По сути дела, тюрьма для тех, от кого общество решило избавиться. На нас зарабатывали те, кто должен был за нами ухаживать. Меня возили по подмосковным электричкам и собирали милостыню.