Теперь, когда Грофилд стоял стоймя, шел, шевелился, он гораздо острее отдавал себе отчет в собственной слабости и уязвимости, чем когда удобно лежал в постели.
Сейчас его вели к двери, и вдруг одна мысль четко и ясно прорезалась в голове, и он сказал:
— Мой чемодан.
Грофилд повернулся было к нему, но его по-прежнему тащили прочь.
— Он тебе не понадобится. Ты сможешь за ним вернуться.
Вон он, лежит в изножье кровати. Он был закрыт, но не заперт.
Грофилд услышал, как девушка сказала:
— Я могу понести его.
Это ему понравилось, но тут Болтун сказал:
— Я ведь говорил: чемодан ему не пригодится. Он останется тут, чтобы горничная видела, что жилец не съехал. В субботу он сможет за ним вернуться.
— Ты подонок, — сказала девушка, и даже в полуобморочном состоянии Грофилд понял, что ее ужалило слово “суббота” и что его произнесли именно для того, чтобы уязвить девушку. Стало быть, как он и предполагал, в пятницу ей и впрямь надо где-то быть. В Акапулько? Возможно.
Болтун бубнил у него над ухом:
— Ну на кой он тебе, а? Твою зубную щетку мы уже взяли из ванной, а ты все равно будешь лежать, в постели, так не все ли тебе равно?
Грофилду достало ума кивнуть.
— Это не имеет значения, — сказал он, и его вывели из комнаты, а чемодан остался.
Часть вторая
Глава 1
Простите, — сказала она.
— Простите? — удивился он. — За что? В чем вы раскаиваетесь?
— Вы сердитесь на меня, — сказала она.
— Дайте еще сигарету, — попросил Грофилд. Свои “Деликадос” он оставил внизу.
Они находились в номере прямо над его прежней комнатой. Головорезы сняли “люкс” из трех спален, и эта комната располагалась посередине. Дверь в коридор запиралась на два замка, и ключа не было, поэтому они могли ходить только по смежным комнатам.
Разумеется, оставалась возможность выбраться в окно, но громилы забрали все постельное белье и ремень Грофилда и даже сняли шторы. А больше веревки не из чего было связать, так что и путешествий из окна впредь не предвиделось.
Сейчас Грофилд и Эллен Мэри были одни. Грофилд полулежал на голом матраце, девушка в нервном возбуждении мерила шагами комнату. Их привели сюда пять минут назад и оставили одних, и до сих пор они не обменялись ни единым словом. Учитывая состояние Грофилда, молчание могло продолжаться вечно.
Но девушке непременно надо было что-нибудь сказать. Например, такие приятные и полезные слова, как “простите”. Ей хотелось как-то загладить свою вину: когда Грофилд попросил у нее сигарету, она прикурила ее сама, прежде чем протянуть ему. На фильтре остался легкий след от помады. Она остановилась у кровати, прикурила вторую сигарету для себя и сказала:
— Мне жаль, что... — Грофилд быстро перебил ее:
— Насколько я понимаю, единственная причина, по которой ваши дружки оставили нас одних, заключается в их желании послушать, о чем мы будем говорить.
Она вытаращила глаза и посмотрела на одну из боковых дверей.
— Вы думаете? Но зачем?
— Чтобы выяснить, каким боком я тут замешан, были ли мы знакомы прежде. Теперь вы готовы рассказать мне правду?
Девушка заколебалась, кусая нижнюю губу. Наконец она сказала:
— Нет, не могу. Жаль, я ведь ваша должница, но...
— И еще какая должница, золотко.
— Я знаю. Поверьте мне, я даже не могу выразить, как мне жаль.
— Вы не можете рассказать мне ничего полезного, так?
— Нет. Я просто не могу, вот и все. Грофилд сказал:
— Но ведь есть место, где вам надо быть до пятницы. Или в пятницу.
— Да. В пятницу, да.
— И это то самое место, которое вы назвали прежде?
— Акапулько — да. — Она увидела, как он бросил взгляд на дверь, и сказала: — О-о, они об этом знают. Потому-то и держат. Они выпустят нас обоих в субботу, я уверена, что выпустят.
— Не знаю, могу ли я ждать, — возразил Грофилд.
— А язнаю, что не могу ждать.