Сотник слушал дальше, но разговоры закончились. Степняки хлюпали кумысом и глядели в огонь. Тишину нарушил Каймет, отличающийся тупым, даже очень тупым лицом. Достав кривую саблю, начал возить по ней куском точильного камня. Увлёкшись работой, запел на малознакомом наречии.
Тыне ярин тыне, саны сэвдым ярин
санин гёзаль гёзлярын, санин узун сачларэн
бэнзаир дахдан тэчен, сэлларе сэлла-аре
гёчдан санэ улзун, улзун бахышларен
Извек, сносно знавший говор степняков, разбирал только отдельные слова, но и по ним понял, что песня глупа до безобразия:
…иди ко мне — это раз, я тебя хочу — это два …
и дальше в том же духе.
Судя по всему, степняки тоже не млели от восторга. Радой долго морщился, но в конце концов не вытерпел.
— Слушай, Каймет, на состязании акынов ты бы точно был вторым!
— А кто первым? — удивился Каймет.
— Первым бы стал Ишак бабушки Басая! У него голос лучше.
Степняки загоготали, а Радой продолжил:
— Ты бы пошёл, сменил Аман-Гельтулея. Пусть сюда идёт, кумыса выпьет, споёт немножко. А ты за него посиди.
Каймет вскинул на соплеменников глупые глаза, поднялся, вжикнул над головой точёной саблей и, бросив её в ножны, с улыбкой направился в темноту.
Не-ет, ребята, подумал Сотник оглядываясь, Аман-Гельтулей нынче не споёт. Извек попятился, отступая задом, добрался до глушённого певца, подобрал его шапку, напялил на себя и скакнул в гущу непримятой травы. Высунувшись по плечи, уселся спиной к лагерю. Сзади слышал неспешные шаги, а сквозь хруст травы доносились те же незатейливые слова. Либо Каймет пустился напевать по второму кругу, либо со словами в той песне было не богато. Ненадолго шаги и голос затихли. Каймет всматривался в темноту, пока не узрел в скудном звёздном свете шапку Аман-Гельтулея. Подходя ближе, заговорил:
— Радуйся, Аман, что бог не дал мне твоего голоса! Хотя чему тут радоваться, — хвастливо продолжил он. — Когда бог голоса раздавал, я в очереди за силой стоял. А может…
Хрястнуло. Короткий удар вбил последние слова в рот Каймета вместе с зубами.
— За силой говоришь стоял? — прошипел Извек, потирая ушибленную в темноте руку. — Теперь полежи, отдохни. Силу… её беречь надо.
Он оглянулся на стоянку, тряхнул ушибленной рукой и заспешил к другому дозорному. Тот, что глядел в сторону ушедшего светила, начал оборачиваться на шаги за спиной, заметил тёмный контур загородивший огонёк костра и почувствовал, как холодный клинок пробил грудь. Третий дозорный, устав смотреть туда, откуда прилетают птицы, задремал и принял смерть в объятиях сна. Извек уже подбирался к четвёртому, когда за спиной послышались встревоженные крики. Звали Каймета и Аман-Гельтулея. Последний дозорный обернулся на шум, углядел Сотника и с криком схватился за оружие. Извек с ходу рубанул степняка и, уже не таясь, направился к огню.
От костра, на крик, вскочили оставшиеся пятеро. Десятник Салман для острастки рявкнул, чтобы не бежали, и степняки сбавили шаг. Дальше двинулись осторожней, выставив клинки перед собой и расходясь в линию.
— Ну вот и гоже! — оживился Извек. — Лицом к лицу оно всегда веселей.
Бой был недолгим. Бабкины яблоки ещё действовали и Сотник успевал замечать каждое движение противников, удивляясь, что те движутся как контуженные мухи. Меч летал с дивной лёгкостью, вспарывая кольчуги, ломая клинки и разваливая тела. Скоро нападающие закончились и Извек некоторое время оглядывался, продолжая помахивать клинком. Вспомнив, что уложил весь десяток, вернул меч в ножны. Приблизился к стреноженным коням, разрезал путы — не пропадать же связанными. Чувствуя нешуточный голод, вынул из огня обронённый кусок мяса, выгрыз то, что не успело обуглиться и двинулся к Ворону.