Предложила умыться, подождала, пока гость вытрется, двинулась в дом. Извек оглянулся на довольного конягу, погрозил пальцем и последовал за хозяйкой.
Внутри всё было на удивление обычным. Те же лавки и утварь, что в обычных домах. Конечно, если не считать выползающих из стен жилистых побегов. Они то выныривали из плотной древесины, то вновь ныряли в стену несколькими брёвнами выше. Небогатая обстановка оказалась из того же дерева, что и сам дом. Всё срослось со всем, и жилище представляло собой одно целое, за исключением глиняной посуды и каменного очага.
На столе уже дымились две плошки, распространяя запах травяного завара. Извек определил только мяту и смородину, дальше запутался в гуще ароматов. Не успел опуститься на лавку, как старуха поставила на льняную скатёрку блюдо с пирогами.
— Не побрезгуй, отведай, чем сами кормимся, небось, не хуже прочего будет.
Извек невольно вспомнил ромейскую присказку: «чем бог послал». Когда слышал эту дурь, всегда хотелось самому послать и говорившего, и их бога. Человек создан Родом для того, чтобы самому всего добиваться, не дожидаясь подачек ни от богов, ни от кого другого.
Сотник взял плошку, отхлебнул, принялся за пироги. Бабка, прищурившись, с удовольствием поглядывала на гостя. Всякой бабе приятно, когда её стряпня нравится, а судя по лицу Извека, пироги пришлись по вкусу.
— Давно ничего вкусней не пробовал, — похвалил Сотник. — Спасибо тебе, хозяйка.
— Да не хозяйка я, — отмахнулась бабка. — Хозяйка тут Наина, сестра моя младшая. Только уехала она. На старости лет дождалась наконец достойного героя. Пока молодая была, всё красотой, да мудростью кичилась… дура. А теперь, когда все окрестные тропинки песком засыпала, всё-таки смилостивилась, подпустила к себе. И то признать, герой терпеливый попался. Иной бы давно плюнул, да за полвека, другую бы нашёл, детьми обзавёлся. Этот — нет, каждые три года приезжал, пока её руки не добился. Такой верности поди уже и не сыcкать.
— Чудно! Право слово! — согласился Извек. — Выходит, теперь ты всем заправляешь?
— Теперь я. Чугайстыри здешние всё больше в норах обретаются, да в пещерах. Изба совсем без присмотру. Иногда, как анчутки налезут погостить, так весь дом вверх дном. Шалуны. Вот и наведываюсь, временами, приглядеть.
Извек украдкой оглянулся, поискал глазами ступу или помело. По углам не увидал, а интересоваться неловко. Спросил о другом:
— Слушай, бабуля, а с чего ты к коню такая ласковая? Он же у тебя все травы пожрёт, а ты собирала, сушила.
— Не я — Наина, это всё от неё осталось, да теперь вряд ли пригодится. Сама-то я другую волшбу пользую. Мне травы ни к чему. А ушастый твой пусть побалуется. Я ведь про него давно знаю, сестра рассказывала.
Сотник застыл с пирожком в зубах. Старуха, заметив его удивление, с улыбкой продолжала:
— Он ведь у тебя недавно?
— Двух лет не прошло.
— А до того чей был, не ведаешь?
— У Юсуф-хана был, пока в того стрела не попала. Хан помер, а коня на Торжище привели — никого к себе не подпускал. Я возьми и купи, сдуру. Все деньги отдал, да ещё и у друзей занял. Меня почему-то принял, вот теперь и езжу.
— Это потому, что чует в тебе… хорошего человека. А ведаешь ли, откуда Наина его знает?
— Откуда?
— От Юсуфа, его хозяина, который этим конём больше всего на свете дорожил… ты пирожок-то ешь, а то встрющился, как горох на плетне. Ешь, а я рассказывать буду.
Извек торопливо кивнул, куснул забытый пирожок, отхлебнул завару. Вкуса уже не ощущал, слушал бабку.
— Начнём с того, — продолжала рассказчица. — Что жеребчик твой, один из потомков крылатых коней, а они твари с характером. Даже когда, по воле богов, крыльев лишились, лучше не стали. Хан с ним изрядно намаялся, пока не примучил.