Драконица заставила свое дыхание замедлиться, попыталась затормозить все процессы в теле, но не смогла остановить биение сердца, циркуляцию крови.
Ей хотелось закричать, обратить свою ярость в огонь и кровь, но диски неуклонно поднимались вверх, угрожая оборвать ее жизнь после каждого движения.
Наконец она решила, что у нее нет другого выхода, как медленно и осторожно погрузиться обратно в замерзшую землю и вернуться в свое логово изо льда и камня, находившееся далеко на севере. Она надеялась, что холод поможет ей остановить движение дисков, а потом и вырвать их из своей плоти, но даже если это будет невозможно Энвин хотела умереть в своем логове, а не в этом чужом лесу, который она должна была помнить, но где нашла лишь пустоту и не сумела довести до конца месть.
Теперь здесь нашел Завершение дракон.
Уже одно это вызвало у нее ужас. В ее сознании звучали темные шепоты, голоса созданий других стихий, радующихся, что Земля лишилась одного из своих сынов. Она больше не могла здесь оставаться, потому что огромная каменная статуя дракона с поднятыми крыльями, защитившего ценой своей жизни людей, рождала в сердце Энвин холодный страх, от которого ее пробирала дрожь. А спустя совсем немного времени, когда драконица перебралась на другой берег Тарафеля, она поняла, что дрожит не только от страха, но и от неотвратимой близости собственной смерти.
Король фирболгов слышал, как в темноте рыдает Рапсодия. Он ненавидел ее плач с того самого момента, как впервые его услышал, — дисгармоничные звуки и резкие вибрации, совсем не похожие на естественную музыку, которая обычно окутывала Рапсодию и успокаивающе действовала на него самого. Эти глухие сдавленные всхлипывания вгрызались в нервные окончания на его коже, которые отзывались ответными вибрациями, причинявшими Акмеду мучительную боль. Он стиснул зубы, стараясь не обращать на нее внимания, и сохранял молчание, давая Рапсодии возможность выплакать горе. Акмед понимал, что после тяжелых родов и изнурительного бегства у нее просто не оставалось сил на долгий плач.
Он посмотрел на ребенка, а потом положил мальчика на пол, который внутри каменного тела дракона был значительно теплее, чем земля в зимнем лесу. Похоже, ребенку нравилось здесь лежать, и он размахивал крохотными ручками, вдыхая прохладный сладковатый воздух.
Рапсодия прислонилась к каменной стене, силы ее оставили. Она не обладала способностью Акмеда видеть в темноте, поэтому обнажила свой меч, чтобы разогнать мрак и холод, и положила его рядом с собой. Внутри дракона стало светло.
— Какая жестокая ирония, и как это все несправедливо, — глухо проговорила она, глядя на короля болгов, который, в свою очередь, не спускал глаз с ребенка.
— О чем ты?
— Ллаурон лишь хотел познакомиться со своим внуком, хотел, чтобы малыш его узнал. Он принес в жертву себя, чтобы спасти нас, такое и представить себе невозможно, ведь своим Завершением он не только оборвал свое земное существование, но и вообще перестал быть, ибо у драконов нет души, а значит, нет и Загробной жизни. А привело это к тому, что теперь мы вместе с Меридионом оказались заперты в теле его деда, которого мальчик уже никогда не узнает.
Акмед удрученно вздохнул.
— А разве у вас, Дающих Имя, нет подходящего ритуала, который следует проводить в таких случаях? — язвительно поинтересовался он. — Например, спеть Песню Ухода или еще что-нибудь в таком роде, вместо того чтобы лить слезы? Меня утомляют твои рассуждения. Ллаурон был сложным человеком, в нем было слишком много от дракона даже в те времена, когда он сохранял человеческое обличье.