Гэтсби никогда не остановится и не бросит этот, по его собственному выражению, «fucking business», как он грозился мне однажды, в припадке сорокапятиминутной откровенности, и не пойдет преподавать, не станет профессором. Нет. Со Стивеном и Линдой все ясно, единственное, с кем еще ничего не ясно — с батлером Эдвардом, что будет с ним, и где и как он встретит свой конец, и в каком качестве. Так что я, может быть, напрасно жалуюсь. Я свободнее их, без сомнения, хотя и несчастнее. Но за свободу нужно платить, поэтому заткнись, не жалуйся на рабство, Эдвард-батлер.
Но вернемся к ланчам. Другая причина, почему Линда настаивает на них — она не хочет тратить свои собственные деньги. Она несколько прижимиста, еще Дженни мне об этом говорила. Не то что жадна до патологии, нет, она сама не раз звала меня и Дженни в рестораны, и она и Дэйвид платили свою долю без всяких выкрутасов, Линда устраивает парти у себя в доме, но Линда бережлива. С Дженни у нее не было такой сладкой жизни, как со мной — как у детей в школах — бесплатный ланч. Дженни пекла хлеб и готовила, но не каждый день.
Но я продолжаю кормить Линду, не бунтую. К тому же Линда тоже иной раз что-нибудь делает для меня, чего я сам или не могу сделать, или могу, но это сложная история. Так, например, она время от времени просматривает мои деловые письма, написанные мной по-английски, и исправляет ошибки, или даже перепечатывает их, что мне очень важно. В начале моей карьеры в доме Гэтсби Линда помогала мне готовить ланчи, в основном я не умел парить овощи — все эти аспарагусы, артишоки, брокколи и брюссельскую капусту, — она помогала, вносила в процесс, правда, до хуя суеты и нервности, но помощь была ценная, признаю. Кроме того, когда Стивена не было в доме, Линда даже пыталась учить меня правильному английскому произношению. Мне это занятие, правда, быстро надоело, но я некоторое время читал ей статьи из «Нью-Йорк таймс», которые мне были интересны, а она корректировала мое произношение и объясняла мне правила.
Но главное достоинство Линды заключается в том, что она со мной разговаривает. По нескольку раз в день я прихожу к ней в офис, сажусь в кресло рядом с ее рабочим столом, и, если она не занята, мы сплетничаем или говорим о политике. Основной же наш дискуссионный клуб находится в кухне, где во время ланча мы обсуждаем свежие газетные новости. Я прочитываю все без исключения интернациональные новости в «Нью-Йорк таймс», постоянно читаю «Ньюсуик» и «Тайм», посему новости я, конечно, знаю куда лучше Линды, я газетный freak, и Линда уважает мою осведомленность.
Дженни, после моей частной полуторагодичной пропаганды за равное и единое человечество, уехала в Лос-Анджелес вовсе не такой Дженни, как я ее встретил. Она не стала прорусской или любительницей коммунистов, но, пообщавшись со мной, она поняла, что там, на другой стороне земного шара, тоже живут люди, а не монстры. Слабые, бедные, умные и глупые — всякие, но люди… Понять, что русские не 260-миллионная банда злоумышленников и преступников, для сознания девушки, воспитанной в стране, в которой еще совсем недавно словом «коммунист» пугали детей, это не так мало, господа. Достижение, можно сказать.
Линда — очень скептический человек. К тому же она находится под сильным влиянием Дэйвида, который очень не любит русских. Человек он интеллигентный — художник-оформитель, предположить, что он расист, трудно, тем более, что русские не самый подходящий объект для расизма. Скорее всего, он просто неудачник, и нашел себе достаточно удаленную мишень для вымещения злобы, потому что он, как мне кажется, трус, отсюда и каратэ.
Дэйвид, хотя и относится ко мне лично неплохо, полувсерьез считает, что я русский шпион.