Они дружно топали, когда было нужно, и дружно же шагали в сторону или вперед, как этого требовала от них музыка. Я почему-то перенес их тогда на картину Брейгеля — танцующие крестьяне, подумалось. И хотя Марк гляделся совершеннейшим мужланом для меня, несмотря на его принтинг-шоп, все же я позавидовал чуть-чуть их слаженности.
Я вернулся в кухню, где на меня тотчас опять навалились Питер и Джон со своей Беркли — реинкарнейшен окрошкой, и так как я давно уже не знаю, что делать на парти, а на той я и вовсе потерялся, единственный выход в таком случае для меня — напиться, что я и сделал, и, добавив изрядное количество травы, кое-как пережил этот вечер.
* * *
Наутро, страдая от тяжелого похмелья и от медлительности девок, не очень торопящихся сматывать свой скарб, я, уже по-солдатски быстро собравшийся, тупо сидел в ливинг-рум и рассматривал книги, принадлежащие Марку, — единственное, что хоть сколько-нибудь меня интересовало, и тихо переругивался с Дженни и Марфой. С горем пополам мы влезли часам к двенадцати дня в «тойоту» и отбыли.
По дороге, все несколько часов, они пиздели о Марке, Джоне и Дональде, и даже о Питере, о котором на мой взгляд и вовсе нечего было сказать, кроме того, что он был старый неудачник. «А вот Дональд сказал… Ха-ха-ха… А Джон-то, Джон подошел ко мне и говорит… Ха-ха-ха…» — доносилось ко мне на заднее сиденье.
«Бог тебя привел, Лимонов, к простым людям, хотя ты от них всю жизнь и бежал», — думал я, забившись в угол и переживая свое похмелье. «Бог! Ты видишь, — обращался я к Богу, — я пытался спасти Дженни от ее друзей, от привычного ей теплого болота, но она решительно отказывается понимать, что происходит, и смело и решительно идет в жопу вместе со своими крестьянскими приятелями. Хотя она повыше их, среда ее поглотит», — говорил я Богу. На что Бог отвечал, что любое человеческое существо равно другому и он не понимает этих моих снобистских штучек, что жизнь Дженни, проведенная в обществе Марфы и Дженнифер в качестве хаузкипер или коровы-матери, для него, Бога, ничуть не разнится от жизни Дженни, ставшей ужасно интеллектуальной, прочитавшей всевозможные книги, и говорящей с Алешкой Славковым о литературе шесть часов подряд, и загнавшей его в угол в конце концов; интеллигентная Дженни гладит насмешливо на Алешку сквозь свежеприобретенные очки: — Что, Алешечка?»
«Нет-нет, — сказал я Богу, — я не это имел в виду, это примитивное представление, все же, я думаю, человек в этом мире появляется на короткий срок, он, как сказал один философ, — мертвец в отпуске, посему нужно, наверное, стараться сделать максимум того, что ты можешь, — быть необыкновенно энергичным».
«Слушай! — сказал Бог. — Будь энергичным, ты честолюбив, у нее другие дела. Если они неинтересны тебе, они интересны Дженни. К тому же она пыталась быть энергичной — вот уже почти полтора года она живет с тобой, но ты сам знаешь, какой ты тяжелый человек, не мне тебе объяснять, и я не думаю, что ей следует стараться дольше. Все ясно теперь, да, впрочем, было ясно мне и с самого начала, но не тебе, конечно, — вы друг другу не пара. Ты отдохнул, набрался сил, пора дать Дженни свободу, она ее заслужила».
* * *
Я не дал Дженни свободу, она взяла ее сама. Я же говорю, что она была крепкая девушка. Мы пожили еще некоторое время в лесу, выезжая через день к океану, и, хотя девки меня раздражали, мы как-то ладили, вспоминая разговор с Богом в «тойоте», я был снисходителен. В салуне еще поселилась в дополнение ко всему целая семья фермеров, на сей раз уже настоящих крестьян — подруга Дженни по хай-скул с мужем и двумя детьми.