Он был радостно возбужден, словно в предвкушении поездки на какие-нибудь райские острова, где лишь солнце и море, пальмы и пляж, по которому ходят голые девки с заграничной грудью.
В ходе этого разговора, из которого, как уже упоминалось, автор почерпнул наиболее значительную часть сведений об Альберте, он, в частности, узнал, какой крест целых девять лет нес Альберт.
- Знаешь, что такое в уголовном лагере слыть "петухом"? Пусть и поневоле... Нет, это тебе только кажется, что ты знаешь. Конечно, оставь они меня в той зоне, где все началось, мне было бы легче: кому охота рисковать головой? Но меня же увезли в тюрьму, а там сразу: "Петух!" Ну, тому в зубы, другому... А они же кучей наваливаются бить. Из карцера я почти не выходил. Как еще только жив остался? И мысль, как кипяток: ну, убью одного-другого, а Самец как же? Ведь меня разменяют... Стиснул зубы и терпел. Так со стиснутыми зубами и живу... У вас только немного отогрелся. Но пора!.. Правда, продолжал он, - потом-то я нащупал более или менее надежный способ отшивать "петушатников". Попадаю в новую зону или там в камеру, если в тюрьме, и сразу объявляю всем: "Так и так. Двое сук меня насильно опедерастили. Одного убил, другого найду и убью. По вашим меркам я "петух", по натуре своей - нет! Если у вас сохранилась хоть кроха арестантской совести, оставьте меня в покое". И меня обычно обходили - чувствовали, что дело-то серьезное... Впрочем, всякое бывало. Все свободное время я читал, читал и читал. Не будь книг, ей-Богу, давно бы уже повесился. А года два тому назад начал опять помаленьку спортом заниматься. Да, сам знаешь, какой в лагере спорт. Но все-таки... Ведь Самец все такой же здоровый?
- Здорова скотина.
- Ну вот. Я, конечно, никогда не сомневался, что одолею его, даже не задумывался об этом сначала - лишь бы разыскать!.. Да и велика ли нужна сила, чтобы убить?
- Так какого же черта ты все читал, читал и читал, если все это идет к расстрелу?
- Погоди, - досадливо поморщился он, - я еще не все сказал. Конечно, надо бы его убить, мерзавца, но... честно говоря, и мне пожить еще охота. Я ведь еще не жил. Значит - и отомстить, и выжить. И невинность, как говорится, соблюсти, и капитал приобрести... Слаб человек! - он ядовито усмехнулся. Сейчас у меня тринадцать лет. Ну, добавят до пятнадцати пару годиков. Это если я его в этом году поймаю, а коли в следующем, то уже три добавят. И так далее. Значит, чем скорее, тем лучше для меня. Удастся в этом году, то освобожусь в пятьдесят лет. Еще поживу немного... Раньше-то лишь одно в голове гудело: убить! Только я теперь другое надумал - думал, думал и надумал. Не-е-т, я его убивать не буду!
- А что же?
- Потом узнаешь.
Когда в коридоре послышались громкие голоса возвращающихся с прогулки арестантов, Альберт вручил автору тетрадный листок в косую линеечку, сказав:
- Это копия объяснения, которое я напишу следователю, когда все свершится. Разговаривать я с ним не буду.
Автор приводит этот документ полностью:
"Обьяснение. В ваших лагерях царят ужасные порядки. Честному человеку, случайно оказавшемуся в заключении, здесь нет жизни. В 64-м году я подвергся гнусному насилию. Ваш закон не может ни защитить меня, ни восстановить мое человеческое достоинство. Я сам судил моих обидчиков и одного покарал смертью - в том же 64-м году. Другой теперь тоже наказан. Только с этого момента я снова считаю себя человеком. Можете теперь меня расстрелять. Альберт С.".
* * *
Утром во время развода на работу Альберт нарочно замешкался в камере, а когда прапорщик Глинов прикрикнул на него, взвился:
- Ты что, сволочь, цепляешься? Ты, я вижу, все к нашей камере цепляешься. Заявляю официально: или пусть тебя уберут из зоны, или меня, а не то расколю тыкву.
Ну и так далее, как водится в таких случаях.
Альберта упрятали в одиночку, а еще через несколько дней административный суд счел необходимым отправить его на три года в тюрьму.