Нашим женщинам
Как вам там на нарах спится?
Что вам там ночами снится?
Принц на коне, синее море,
Поле в цветах, алые зори?
Или, быть может, вам пайка снится,
Грубых конвойных прыщавые лица,
Матери лик, исковерканный мукой,
Карцера холод, с волей разлука?
Где ваши кремы и ваши наряды?
Зеркалу в рост сами не рады
В черных бушлатах и сапогах,
Грязью заляпанных, на ногах.
Вы все бледнее день ото дня,
А в магазинах-то толкотня:
Платья... бикини... парики...
Вьются раскормленные мотыльки.
Плохо я знаю, на нарах спится.
Пусть вам Спаситель-принц приснится.
Он и Спаситель, он и Жених
Ваш избавитель, гибель для них.
Ваши заборы растопчет конем,
Всех ваших судей спалит огнем.
Через пожары - вихрем в ночи
Вас в тридесятое царство умчит...
Что это ворон - вещун кричит?..
Мне все еще стыдно за то, что, вырвавшись на четыре часа из этого желтого дома, я не сумел стряхнуть с себя пут его безумия - истериковал, разражался филиппиками, нес всякую околесину. Тревожно поглядывал на твои часы, краешком сознания тоскливо знал, что все это не то, отчаянно не то!.. - и никак не мог перестроиться. Ждешь этого свидания, ждешь, а пришло время и - дурак-дураком. Слишком многое хочется сразу узнать и рассказать, сразу - на весь год. И никак не избавиться от нервозной зажатости при мысли, что каждое слово записывается: как бы чего не сказать лишнего, как бы не задать опасного вопроса, как бы не поставить тебя под удар...
Чаще, чем раз в полгода, я не могу тебе писать. К тому же письма к тебе (и от тебя) здешний цензор изучает особенно придирчиво. Чтой-то они тебя дюже не любят. Пять дней назад цензор ознакомил меня с актом, который гласил, что твое письмо от 21 октября "конфисковано согласно ст. 29, пункту "в" Инструкции по цензуре". А что это, спрашиваю, за статья такая, да еще пункт "в"? Ну это, говорит, я не обязан объяснять - инструкция-то секретная... А все-таки? - не унимаюсь я. - Ну хоть чуть-чуть... Это, уступает он, "восхваление буржуазного образа жизни". Ага, говорю, это, конечно, возмутительно. А почему мое сентябрьское письмо не пропустили? Я ведь там про буржуйские прелести ни словечком не обмолвился. Выяснилось, что я нарушил другую статью той же инструкции, которая запрещает писать о здешней кормежке, работе, режиме, медобслуживании и пр., и пр.
Именно так, на собственной шкуре (сперва ударят, а потом выпытывай за что), мы, отсидев кто 10, кто 20, а кто и 30 лет, только в самое последнее время помаленьку начали ориентироваться в том, о чем можно писать, а о чем нет. Ну разве не прогресс? С нами стали считаться: раньше письма просто пропадали, а теперь мы знаем, на основании какой статьи секретной инструкции они пропадают. Если так пойдет и дальше, то лет, глядишь, через десять удастся и саму инструкцию прочитать.. То-то прогресс, то-то демократия!
Кстати, вдруг выяснилось, что, согласно другой инструкции - еще секретней первой,- нам нельзя писать за границу кому ни попади, но только родственникам. Никого не смущает, что эта инструкция противоречит соответствующей статье ИТК о переписке, ибо кто ж не знает, что всякая секретная инструкция, ясное дело, главнее несекретною закона. И надо быть неимоверным простаком, чтобы не понимать, что уж что что, а лагерная-то жизнь регулируется именно такого рода инструкциями, а публичные законы - это так... для конспирации. "Позвольте, говорю я чинно, - моя тетушка - дама дотошная, она вечно надоедает мне - ох, уж эти женщины! - расспросами о питании, здоровье, работе и т.п. Не могу же я ей врать, что сыт, или что, заболев, получаю медпомощь, или что вредность нашей работы компенсируется спецпитанием; как не могу и без конца уклоняться от ответов на ее вопросы. Вы меня ставите перед трагическим выбором: или мне ссориться с тетушкой, или - в вашем лице - с советской властью? И знай вы мою тетушку лично, вы поняли бы, что последнее для меня менее опасно".