Это он мотался под ногами, когда я выходил из Домского собора, чтобы увидеть как подсаживают в "Лендровер" Чико. И сказал женщине, приоткрывавшей от удивления рот в размазанной губной помаде:
- Здравствуйте, мадам. Кто бы мог подумать, такая богомолка - и вот на тебе: пьянка с мужиками. Ай-яй-яй! Опрометчивое поведение, крайне! Я могу наябедничать кюре...
Меха аккордеона сжались, издав рев и шипение.
- Господин Шемякин? Вот нежданный гость-то... Заходите. Мы ваш коньяк испытываем. На женщине! Ха-ха! Действует!
Тощая выдернула руку из-под стола.
Я сделал указательный палец крючком и поманил котельщика.
- Поговорить нужно.
- Можно, отчего же...
Он поставил аккордеон на табуретку. "Пассионата" - значилось латиницей на перламутровом корпусе.
- Вы тоже, - сказал я женщине.
- Я вас первый раз вижу.
- В котельной, - ответил я. - А в Таллинне вы рассматривали меня часа три, последний раз в Домском соборе, не далее как вчера. Не припоминаете?
- Ерунду-то не городи! Глаза налил?
- Вставай и пошли, - сказал я ей.
Линьк разбирался с рукавами засаленной дубленки.
- Оденьтесь, - приказал я тощей. - Прогуляемся через бор.
- К брату? - спросил Линьк.
Я кивнул. Показал пальцем на свою обувку.
- Сними ботинки и отдай господину, - приказал Линьк напарнику.
Второй котельщик расшнуровал и стащил с ног армейские говнодавы. Лягнув одной, потом второй ногой, я сбросил свои опорки. Ботинки подошли.
В эту ночь сосновый бор стоял тихо.
Луна высвечивала коричневые прогалины, усыпанные прошлогодними иголками. Мукки, с которым хозяйка, наверное, не расставалась никогда, тянул поводок и норовил задрать лапку на пеньки.
Нас ждали. Огни виллы вовсю горели за соснами. Определенно, Линьк мигнул напарнику, и упреждение о моем приходе поступило.
- Господин Шемякин, здравствуйте, - сказал Гаргантюа Пантагрюэлевич, спускаясь к крыльца и протягивая руку. - Приятно иметь дело с людьми, которые блюдут финансовые обязательства. Деньги передали. Чем могу быть полезным еще?
- Многим, - сказал я, пытаясь определить, сколько человек находится у него в доме.
Мукки, натянув поводок, становился на дыбки, сучил лапками в воздухе, снова опускался на землю и внюхивался в штанины спортивного костюма с не застегнутыми молниями на икрах и белые, казавшиеся грязными даже ночью, кроссовки Ге-Пе. На плечи толстяк накинул плед, свисавший, как бабий платок.
- Смотрите-ка, - сказал Ге-Пе, - она меня так обнюхивает...
- Проверяет, не тебя ли произвела на свет божий, - сказал я.
- Вы хотите сказать, что...
- Что ты - сукин сын, ваше превосходительство.
- Смело!
- А куда деваться? Я дал тебе пять штук зелеными. Ты показал Тургенева, а когда я взял след, ты умышленно пугнул его. Сдал через нашего общего знакомого полиции и упрятал, таким образом, в изолятор, где мне его не достать. А потом побеспокоился и обо мне. Во что тебе обошелся парень с "Уивером" и роликовой доской, а? Посчитал, что он грохнет меня, а его грохнет полиция, которой ты его и меня сдал через того же нашего общего знакомого? А? Удивительно, что ты ещё разговариваешь со мной. Ведь я, по твоим расчетам, покойник. Так?
Женщина оттащила Мукки, Линьк Рэй растворился в темноте.
- Не переигрывайте, господин иностранец, - сказал тихо Ге-Пе. - Вы заплатили за показ. Вам и показали. Об остальном не договаривались.
- Не договаривались, что стукнешь на Чико Дубровину? - спросил я, доставая "ЗИГ-Зауэр" и напирая на Ге-Пе, пятившегося к черной яме пустого бассейна. - Что по заказу Дубровина ты устроишь, чтобы меня грохнули из "Уивера"?
На крыльце зажгли галогенный прожектор. Толстяк вытягивал меня на свет. Выставлял перед окном для кого-то за шторой?
- Что ж, не тогда, так теперь, - сказал он ещё тише. - Вам конец теперь и сейчас.
- Это не страшно, - сказал я.