Как же я мечтал заделаться сутенером! Гамаши, комбинированные штиблеты, настоящий пробковый - не из прессованной макулатуры, как у отца, - шлем...
Вот ведь какое вышло совпадение в Таллинне.
Я верил в приметы. Эта сулила неудачу и унижение, которые всю жизнь сопровождали отца...
- Мне угодно, - сказал я. - У вас ощенилась палевая сучка чау-чау, и у неё великолепные щенки. Хотелось бы заполучить одного.
Стародавняя мелодия, ненавистная с детства, не позволяла расслышать, есть ли кто ещё в соседних помещениях.
Тоодо Велле, припадая на левую ногу, подобрался к двери лавки и резко распахнул её, будто в намерении застукать подслушивающего. Шлепая войлочными ботами по брусчатому тротуару, он изобразил проверку дизайна за стеклом своей попсовой выставки. Костистое лицо господина Велле схлопотало от неонового арбалетчика два заряда - синий и красный - и на минуту словно бы покрылось гематомой. Я с тоской наблюдал, как старикан, ослепленный рекламными вспышками, обшаривает невидящими глазами переулок и с таинственным видом возвращается к прилавку.
Булочник в витрине напротив, слава Богу, исчез.
Я притворил дверь за скелетом, вернувшимся с холода.
- Спасибо, - сказал он рассеянно. И, помолчав, добавил: - Не думаю, что щенки элитные. Вязка получилась внезапной, знаете ли... Осенний помет. После летних деревенских свиданий...
Он хихикнул.
- Мне говорили, что родились красавцы.
- Что ж, и такая молва иной раз честь. Вам наши цены известны?
- Мне сообщали, что щенки в Таллинне продаются на вес. Почем же килограмм собачьего мяса, господин Велле? - спросил я, ощущая себя актером театра абсурда.
- Кобелька или сучки, господин Шемякин?
Повернув голову в сторону ширмы, Велле крикнул:
- Марика! Марика!
Музыка оборвалась. Откуда-то сверху застучали каблучки. Затем из-за ширмы появилась Марика. На ней были свитер с глубоким вырезом на плоской груди и просторные черные брюки. Нечто неладное чувствовалось в том, как крупные складки кашемировой материи ниспадали на узкие носки синих туфель. Возможно, ими кончались протезы.
- Подмени меня, дочка, - сказал Велле.
Похоже, семья состояла из хромых.
Другая примета. Горбуны и хромые тоже не предвещают удачи.
Ширма прикрывала арку, за которой находился тамбур. По диагонали его перечеркивала дубовая лестница с модернистскими перилами без балясин. Уютно пахло кофе и хорошим табаком.
Правее была распахнута дверь.
Велле указал на неё сухонькой ручкой, я ответил тем же, предлагая хозяину двинуться первым. Лейтенант Рум, если же полностью - Румянцев, мой взводный в Иностранном легионе, вбивал неизменное правило: не уверен в тропе за поворотом, запусти вперед двух-трех туземцев, посмотри, что случится, а уж потом твоя очередь.
Просторную гостиную заполняла плоская мебель - угловой диван и четыре кресла, забросанные поверх ворсистой обивки подушками, столик с чеканной кавказской столешницей, дубовые этажерки без книг и белый бар, сколоченный под греческий портик, с бутылками в виде миниатюрных амфор.
Хромированные табуретки от бара вразброс, словно маскировочное прикрытие, лежали на картонных коробках, стянутых голубой клейкой лентой.
- Пива, господин Шемякин?
- Спасибо, нет...
- Все-таки я принесу.
Я отметил четыре вещи. Оставленная на стойке бара переносная телефонная трубка попискивала, кто-то набирал номер на спаренном аппарате. Сквозь краску, покрывавшую окна, угадывались, даже в загустевших сумерках, тени наружных решеток. Торцы картонок были помечены характерным рисунком черепахи, выведенным одним беспрерывным, словно подпись, движением маркерного фломастера. Из помещения можно было уйти и через вторую дверь за штофной занавеской, где, вероятно, имелся черный ход на соседнюю улицу.
Шлайн пришел, скорее всего, именно этим путем.