Есть вероятность, что муниципальные власти не захотят даже оттащить мой катафалк на ближайшее кладбище и моя смерть начнется с того, что преследовало меня всю мою жизнь: с очередного фиаско.
Я опустил голову на руки. Мой письменный стол — настоящее поле боя. В стотысячный раз, не задумываясь по-настоящему, я взял в руки лаконичное послание, которое мне направил старый секретарь очень секретной и очень шу-шу-шу Всеведущей Федерации Освобождения Возможной Ирреальности, и рассеянно пробежал его глазами.
Еще один текст нашего знаменитого основателя. Пронон Греймерси, астроном и натуралист, знаменитый своим доказательством того, что Монстр Тамсон является живым существом. Я же прекрасно знаю, что это всего лишь обычная река. И такому типу еще поставили памятник в самом центре города!
Я присоединился к этому обществу в тот момент, когда испытывал ужасное одиночество, но теперь начинаю немного жалеть о своем поступке. Все члены общества называли друг друга странными кличками (моя была Том Котенок). Они уверяли, что в мире нет никакого смысла, и для большей достоверности своих слов требовали, чтобы я платил совершенно нескромный месячный членский взнос, который мной уже три раза был внесен.
Послание дрожало в моих руках. Девиз этого общества, начертанный тиснеными буквами в самом начале, всегда приводил меня в замешательство.
«Мир — сцена»
Но это мне напомнило еще и о том, что именно благодаря девизу я и вступил в их ряды. Мир — всего лишь сцена, смело заявляли театраломаны (как называли себя члены общества), мы участвуем в непрекращающемся спектакле, вся наша жизнь, вполне возможно, является всего лишь плодом высшего воображения, и когда мы наблюдаем какое-то событие, нам не надо заботиться о том, чтобы увидеть в нем смысл.
Я встал. Ни о чем не заботиться — это та линия поведения, которая прекрасно мне подходит. Впрочем, сегодня вечером мной будет доказана правильность этого предположения.
— Заботы, мсье Мун?
Стоя перед залитым струями дождя окном своей комнаты, я вернул на лицо улыбку и ткнул большим пальцем в потолок.
— Все, что ни делается, все — к лучшему, Пруди.
Говори, говори, подумалось мне про себя. Как только ты повернешься спиной, я превращусь в горящий факел. И могу тебя заверить, что на этот раз не отступлю от задуманного.
Моя горничная робко улыбнулась и согнулась в поклоне. Когда она так наклоняется, то чуть ли не касается лбом пола. Рост у нее всего лишь три фута: для гномессы вполне подходящий.
— Пруди, — сказал я, одергивая полы двубортного вечернего пиджака, — как вы знаете, у меня сегодня вечером состоится особенно важный матч…
— О, да! — воскликнула она в ответ. — Весь Ньюдон только об этом и говорит!
— Правда? — переспросил я.
Хотя на самом деле мне было совершенно безразлично, о чем говорит весь Ньюдон.
— И какова наша котировка?
— Шестьсот шестьдесят шесть к одному, — Пруди нанесла мне удар ниже пояса.
Шестьсот шестьдесят шесть к одному!
— Черт! — выругался я. — Это уж слишком преувеличено. Все-таки эти безголовые Потрошители не боевые молнии!
— Но Огры Челси стоят в самом конце классификационной таблицы, — мягко возразила моя горничная.
— Не последние, всего лишь восьмые. Скажи спасибо, что тебе это напомнили.
Гномесса какое-то время грустно стояла на пороге комнаты, и я посмотрел в ее большие влажные глаза. Ей будет меня недоставать.
— Скажи-ка мне, Пруди…
Она подняла голову и с надеждой посмотрела на меня.
— Да, мсье?
— Пруди, моя маленькая Пруди, — сказал я так, словно это случайно пришло мне в голову (кажется, получилось неплохо), — в общем, не хотелось бы вам провести этот вечер в своей семье?
Она посмотрела на меня так, словно на моем лице чего-то не хватало.
— У меня нет семьи, мсье Мун.
— М-м-м. Правильно.