Это был караульный взвод во главе с лейтенантом. Люди Туррего поспешно исполнили приказ; несколько секунд спустя меч майора тоже со звоном ударился о каменный пол.
— Арестуйте майора Туррего, лейтенант, — велел я, — за измену, попытку бунта и покушение на жизнь командира.
После того, как Туррего и четверых его солдат увели, лейтенант вышел к собравшимся в коридоре и объявил об аресте их командира как изменника и заговорщика. Бунта, которого я опасался, не случилось: солдаты пошумели и разошлись.
Своевременное появление лейтенанта и его отряда не было случайностью: начальник караульной смены, которую по приказу Туррего не пустили ко мне, подал по «веревочному телеграфу» сигнал тревоги начальнику охраны, а тот послал на помощь лейтенанта, который был офицером контрразведки и знал про тайный ход.
Мне захотелось отблагодарить лейтенанта. Я поинтересовался его именем
— его звали Лидден — и сказал, что беру его в адъютанты.
Суд над Туррего был коротким. Преступление его было слишком очевидно, и его обвинения в мой адрес, которыми он пытался защититься, лишь подтверждали его вину в попытке раскола армии и захвата власти. В течение дня несколько его сподвижников пытались взбунтовать солдат, но мои контрразведчики, получившие приказ об особой бдительности, своевременно их вылавливали. За два часа до заката один из старших офицеров контрразведки принес мне на подпись приговор. На вечерней заре Туррего, несколько его наиболее активных сторонников и солдаты, покушавшиеся на меня, были повешены.
В ту ночь я спал неспокойно. Усиленные караулы верных мне людей охраняли подступы к моим апартаментам и арсеналу. Полное боевое вооружение лежало рядом с моей постелью. Но, наконец, вслед за долгой дождливой ночью наступило хмурое утро, и ко мне явился с докладом начальник контрразведки.
Оказалось, ночью около пятисот человек из числа бывших подчиненных Туррего покинули крепость и ушли на север. Караулы вынуждены были их пропустить, чтобы не допустить кровопролития между повстанцами. Известие об этом отнюдь не прибавило духа войску. В армии начиналось брожение — хотя многие повстанцы были удовлетворены спокойной и безопасной жизнью последних дней, обвинения в преднамеренной пассивности, выдвинутые против меня Туррего, не пропали даром. Я понял, что мне необходимо срочно что-то предпринять.
И случай представился. Около полудня Лидден доложил мне о прибытии гонца от Роррена.
Подобные гонцы появлялись уже несколько раз. Тогда Роррен не настаивал на объединении, понимая выгоду действия повстанцев на востоке и западе одновременно; он лишь хотел, чтобы я действовал под его командованием. Формально я признавал его лидером и всякий раз подтверждал это его посланцам, но действовал исключительно по собственной воле. Видимо, до поры до времени Роррена это не заботило, но теперь ситуация изменилась. Королевским войскам удалось наконец остановить его наступление, и общая невыгодность для повстанцев затяжных боев усугублялась подходом герцогской армии с юга. Поэтому теперь Роррен настаивал на соединении, предлагая тот самый план с обходом королевских войск с фланга, над которым я думал накануне.
Я заверил гонца, что моя армия выступит незамедлительно. Это обещание не сопровождалось никакими письменными документами, как, впрочем, и приказ Роррена — подобно большинству своих сподвижников, вождь повстанцев был неграмотным, да и я не афишировал своего умения читать и писать. Впрочем, мое показное неумение было не так уж далеко от истины — за семь столетий орфография сильно изменилась. Гонец, таким образом, обретал власть, почти равную власти предводителей восстания: от того, как он изложит их послания друг другу, зависел ход войны.