Надо заманить Бабаевского в западню, убрать без шума — иначе теряется весь смысл афёры. Далее: требуется квалифицированно подделать документы инженера, — ведь для снятия машины с учёта необходимо обратиться в милицию, а дешёвая «липа» там не пройдёт. Наконец, следует вообще до тонкостей изучить правила продажи автомобилей, детально продумать план операции, учесть возможные препятствия.
— Да, тут нужна голова!
Я думаю, и Каштанов не торопит меня.
— Вероятно, убийство, — наконец нарушаю я молчание.
— Да, — кивает полковник. — Если убийство, то произошло оно две недели назад. Представляешь, сколько времени было у бандитов, чтобы замести следы? Я тебя поэтому и лишил выходного. Извини, сам понимаешь, мы должны поторапливаться. Кстати, Марина сильно ругалась? — сочувственно заглядывает он в глаза.
— Не очень. — Я не отвожу глаз, потому что говорю правду. — Уже привыкла.
— Это плохо, что привыкла, — вздыхает Каштанов. — Моя и до сих пор ругается, и это, скажу я тебе, правильно. Если б не ругалась, совсем не было бы у меня выходных. Иди, Сергей, работай, а я ещё посижу немного.
Я смотрю на седую бороду Михаила Карповича, вспоминаю, что года два назад седина только ещё пробивалась в ней, и мне совсем не завидно, что полковник через час или два вернётся к своей Наталье Петровне.
Голова уже занята делом Бабаевского. Уточняю у Каштанова:
— Я правильно понял, что инженер холостой-неженатый?
— Холостой, — подтверждает полковник. — И уехал в Крым один. Побывай сейчас у его отца, квартира Бабаевских на Кловском спуске. Скажи Миколе, пусть подбросит, мне машина все равно сейчас не нужна.
Дом на Кловском спуске фундаментальный, правда, послевоенной постройки, но квартиры ещё с высокими потолками и довольно просторными коридорами. Отец Бабаевского стоит в этом длинном коридоре в полосатой пижаме; не видно, чтобы спал: глаза незаспанные и причёсан гладко, вероятно, просто ему удобно в пижаме и никуда не собирается идти.
Старик смотрит на меня с надеждой и тревогой, конечно, переживает, даже руки трясутся. Он ещё не знает о машине сына, и мне не хочется наносить ему этот удар.
Проходим в комнату, в которой, очевидно, жил сын: одну стену занимают стеллажи с книгами, на письменном столе сувениры из Алжира, тахта, застланная гуцульским покрывалом.
Старик садится на тахту, а я устраиваюсь на стуле за столом. Теперь мне надо разговорить его, чтобы держался непринуждённо, — осматриваюсь вокруг и говорю:
— Удобная квартира, уютная. Дом арсенальский?
Мне не следовало об этом спрашивать, потому что уже знаю, что арсенальский: Микола, шофёр Каштанова, живёт в этом районе, и успел проинформировать меня.
— Арсенальский, — кивает дед, и морщины на его лице разглаживаются. Сразу видно, что воспоминание о заводе ему приятно. — После войны строили, и редко кому давали отдельные квартиры, но нам!.. Ещё мой отец был жив, а он на «Арсенале» с начала века.
— А вы?
— Всю жизнь. Вот ушёл на пенсию.
— Арсенальская династия?
— Стало быть. Хотел, чтобы и Женя. Однако так уж вышло…
— Конструктор — это перспективно.
— Будто на «Арсенале» конструкторы не нужны! — не соглашается со мной старик. — А он — в Алжир, теперь — институт. Скоро на заводе некому будет работать.
— Позовут пенсионеров, — шучу я, но старик не принимает этой шутки.
— А что! — он выпятил грудь. — Мы ещё можем!
— Не надо, — засмеялся я, — отдыхайте, молодых у нас ещё ого-го!
— Легкомыслие одно, — пробормотал он. — Вот и мой Женька… Однако, — забеспокоился, — что-нибудь случилось?
Я не стал успокаивать его. Спросил:
— Ваш сын давно из Алжира?
— С полгода.
— Машину купил на сертификаты?
— Да.
— Новенькая?
— Ещё обкатывает. Три тысячи наездил.
— Уехал двенадцатого июня?
— Утром. В Алушту.