Умеет устраиваться со всеми удобствами. Тот «живодер», который только что пошел на кухню, переправлял тайком через забор письма Эммануила и ответы его сына.
— За хорошую плату, конечно?
— Дай Бог тебе, малый, заработать за всю свою жизнь сотую долю того, что имеют Легги.
— Да ну!
— Я знаю, что говорю! Папаша вдвоем с самим Питером Кеном обчистили банк на миллион фунтов стерлингов.
— Ого!
— Таких дел у него за плечами несколько. Только в этот раз он сдуру ухлопал полицейского и получил пятнадцать лет.
— А деньги?
— Остались у Кена. Питер с тех пор заделался джентльменом, вырастил дочь, — ей сейчас, наверное, лет восемнадцать, — и живет себе преспокойно на собственной вилле в Хошеме. Ты знаешь Питера?
— Да, — вздохнул Джонни.
— Ты чего нос повесил, парень?
— Я люблю его дочь и хотел бы на ней жениться, но…
— Денег нет?
— Об этом Кен и не спрашивал. Для него главное — выдать дочь за джентльмена с незапятнанной репутацией. У меня все было в порядке: я еще ни разу не сидел и сумел понравиться Мери. Питер еще хотел, чтобы я перестал мошенничать на бегах.
— Ты исполнил его желание?
— А ты видел когда-нибудь Мэри?
— Нет.
— Если бы видел, ты не задавал бы глупых вопросов. Мошенничать я бросил, но лошадь продолжал выставлять. И тут один сукин сын подменил ее.
— Поставил в стойло свою клячу вместо твоего рысака?
— Наоборот. Его конь был лучше.
— Тогда он просто сумасшедший.
— Может быть.
— И что же было дальше?
— Мой вороной был одним из главных соперников его гнедого фаворита. Он перекрасил своего коня в черный цвет и ночью обменял лошадей.
— И твой жокей ничего не заметил? Ведь кони отличаются не только мастью!
— Думаю, что ему хорошо заплатили за рассеянность.
— Кто же выиграл заезд?
— Конечно, я.
— Куш сорвал приличный?
— Очень.
— За что же ты обзываешь своего благодетеля сукиным сыном?
— Пока я радовался удаче и получал выигрыш, он «настучал» в полицию, что я украл его фаворита. Лошадь выкупали и она сразу же стала снова гнедой. А меня упекли сюда.
Смит сел на стопку кирпичей.
— Кого в этой тюрьме ни спроси, все попали сюда случайно. А если и не случайно, то не по своей вине. Один только я сижу за дело, если вас всех послушать.
— А за что?
— Банкноты штамповал, что же еще?
— Неаккуратно?
— Как умел. Не у всех же такие таланты, как у Великого Печатника. Дрянная душонка, как и его папаша Эммануил, а голова варит, и руки золотые. Уже который год никто не может отличить его купюры от настоящих!
Грей пристроился рядом с Уолтером.
— А кто его учил?
— Во всяком случае, не отец. Старик Легг грабил банки. В последний раз, лет пятнадцать тому назад, в паре с Питером Кеном…
— Ты уже говорил об этом.
— Да? — удивился Смит. — Значит, старею и превращаюсь в одного из тех несносных болтунов, которые по десять раз подряд повторяют ту же самую историю… А что Питер сделал со своими деньгами, я не рассказывал?
— Нет.
— Когда я в последний раз был на каникулах по ту сторону забора… Ты, малый, посматривай, не идет ли «живодер» из кухни…
— Ладно.
— Так вот, я тогда узнал, что Кен пустил деньги в оборот и хорошо нажился. А Эммануил Легг написал сыну, чтобы тот подослал к Питеру кого-то из ихней шайки и потребовал его, Эммануила, долю. Кен якобы ответил, что не хочет иметь никаких дел с мерзавцем, втянувшим его в «мокрое» дело. Тогда старший Легг возненавидел Питера и поклялся ему отомстить. За то, что Кен не сел вместе с ним, а обеспечил себе алиби, за то, что не захотел делиться деньгами и за то, что обозвал его мерзавцем. Впрочем, насчет их дележа я знаю только со слов Легга. Хотел бы я послушать, что скажет об этом Кен…
— Эммануил еще рассказывал, что Питер предал его и засадил в Дартмур, — заметил Джонни.