— Ну, встречались помимо жены, — это сильно сказано. Так, увиделись случайно на трамвайной остановке. Привет-привет, вот и все.
Марич скорбно приподнял брови. Нет, я тебе не по зубам, капитан! От дальнейших расспросов меня спасла пришедшая за картиной шведка.
— Извините, у меня посетитель, Кирилл Алексеевич, — ангельским голосом сказала я. — Была бы рада вам помочь, но…
— Да, конечно, я понимаю. Всего доброго, — униженный и оскорбленный Марич побрел к выходу, а я занялась Ингрид-Хильдой-Бригиттой-Анной-Фридой.
Я извинилась за вчерашнее и поведала ей душераздирающую историю о кончине автора “Зимнего утра”. Он умер вчера, погиб в автомобильной катастрофе, “a motor car is off the road”[10] . Прости меня, Снегирь, живи сто лет, но смерть художника хороша только тем, что дает ему дополнительные козыри, смерть художника — еще одна разновидность скандала, и только она способна оживить угасший было интерес… Шведка оказалась не по-шведски впечатлительной и тотчас же отложила еще две снегиревские картины. Спустя двадцать минут я неожиданно оказалась счастливой обладательницей полутора тысяч долларов. Этого хватит на первоначальное исследование картины.
Со времени отъезда Жеки и Снегиря в Зеленогорск прошло два с половиной часа. Даже учитывая преклонный возраст “Москвича” и время на лобзание двойняшек, можно предположить, что Лавруха объявится в Питере в ближайший час. Я хорошо знала его, он не станет задерживаться, потому что его ждет картина. Он очарован ею так же, как и я. Он не станет терять времени… Нужно возвращаться домой и спокойно дожидаться Лавруху. Я вытащила пакет с картиной из ящика стола, направилась к выходу…
И снова столкнулась с Маричем. Из галереи он так и не ушел.
Черт бы тебя побрал, дашь ты мне покой или нет?
— Ну? — я была больше не в состоянии изображать любезность. — Что еще не слава богу?
— Я думал, вы поинтересуетесь судьбой покойного.
— Я уже поинтересовалась судьбой покойного, — это была чистая правда: бригада, увозившая Быкадоро-ва в морг, сообщила мне, что он будет сожжен и похоронен в городском колумбарии, если, конечно, родственники не возражают. Я не возражала и даже уточнила, куда можно внести деньги.
— А ваша подруга?
— Вряд ли она будет на похоронах.
— А вы?
— Я буду.
Уж не отправишься ли ты на похороны, чтобы убедиться, что Быкадоров ничего не унес с собой в могилу?…
— Я вот что хотел сказать, Катерина Мстиславовна, — Марич опустил глаза, и морщинка между бровями предательски дрогнула. — Может быть, мы выпьем с вами кофе где-нибудь, если вы не возражаете?
— В другой раз, Кирилл Алексеевич, — сказала я, искренне надеясь, что никакого другого раза не будет. — Сейчас начало шестого, галерея закрыта. Я больше вас не задерживаю.
Стараясь сохранять спокойствие и нести пакет как можно беспечнее, я закрыла галерею.
— Я провожу вас, — положительно, Марич никак не мог расстаться со мной.
— Не стоит. Я живу недалеко, за углом. Я ускорила шаг, давая понять незадачливому капитану, что аудиенция закончена.
— Еще один вопрос, Катерина Мстиславовна… Это ваш натуральный цвет? Я даже опешила.
— Какой цвет?
— Цвет волос, я имею в виду… Никогда не видел таких рыжих волос…
— Бедняжка, ничего-то вы не видели, — я не удержалась от шпильки. — Это мой натуральный цвет, капитан…
* * *
Похороны были назначены на два.
За полчаса до церемонии мы со Снегирем уже мчались по проспекту Непокоренных в сторону городского колумбария. На почти идеальной, недавно реконструированной трассе Лаврухин “Москвич” выжимал восемьдесят.
— Н-да, — глубокомысленно заметил Лавруха, переключая скорости. — О времена, о нравы! Единственная приличная дорога в городе, и та — в крематорий.