Поэтому он был убежденным противником науки, искусства и литературы, - в них воспевались не насилие, не деспотическое подавление личности, а, наоборот, гуманистические идеи и любовь к человеку.
Всякий, кто выражал более или менее свежую; глубокую логически обоснованную мысль или выдвигал что-нибудь новое, неизменно вызывал в нем раздражение.
Любимыми изречениями шаха были: "Где нет силы, не может быть и правды", "Человек по природе подчиняется только силе".
Вероломством, хитростью, лицемерием, а где надо кровью и террором, преодолев все встречавшиеся на пути к власти препятствия, он подчинил себе весь Иран. Когда же он достиг трона, в нем с особенной силой проявились все его наихудшие черты; властолюбие, жестокость, самодурство, грубость, лицемерие. Дорвавшись до власти, этот мелкий восточный деспот возомнил себя великим человеком, государственным мужем, мудрецом.
Эта вера в свою исключительность толкала самодура на немедленное проведение в жизнь любых "начинаний" и затей, которые возникали в его затуманенной голове.
Шах любил предаваться воспоминаниям о годах своего детства в Мазандеране, о своем вступлении при содействии дяди Насрулла-хаыа, опекавшего его семью, в казачий отряд царского генерала Ляхова... Быстрое продвижение по служебной лестнице...
Неизбежно воспоминания приводили его к двадцатым годам.
Заигрывание с народно-демократическими силами страны в сообщничестве с англо-американскими разведывательными органами, связь с Сеидом Зия и совершенный совместное ним дворцовый переворот - все это казалось Реза-шаху доказательством его величия и исключительности. Но сейчас даже эти мысли и воспоминания не успокаивали его...
Возвращаясь к шаху с папкой, Хакимульмульк столкнулся в приемной с серхенгом Сефаи и министром финансов.
- Как настроение его величества? Не очень гневен? - не скрывая своего страха, спросили они шепотом.
Хакимульмульк уставился в их посеревшие от испуга лица и вместо ответа покачал головой.
Войдя в кабинет, все трое склонились до земли, боясь поднять лица.
- Похоронить бы вас всех! - заревел Реза-шах, вставая со своего места. - Ты что за директор такой выискался? - обратился он к министру.
Министр финансов только еще ниже согнулся перед повелителем.
- В чем я провинился, ваше величество? Я...
Реза-шах не дал ему договорить.
- Собачий ты сын! Кто тебе разрешил отпустить семь с половиной миллионов на постройку?
- Я подписал ассигнование по приказу вашего величества, едва овладел собой министр.
При этих словах Реза-шах изо всех сил ударил его по лицу.
- Болван! Ты думаешь, я не знаю о твоих проделках? Мне нужна армия, нужно вооружение, а ты на что, тратишь средства?
Министр финансов отступил назад. Но, тут же вспомнив о судьбе сердара Асада и Теймурташа, вспомнил о темнице, подавил вспыхнувшее было чувство протеста и смолчал.
Повелительным жестом Реза-шах указал ему на дверь:
- Вон!..
Когда министр финансов вышел, шах резко повернулся к серхенгу Сефаи.
- И ты стал на путь предательства? Неужели тебя свело с ума твое высокое положение?
Серхенг молчал. Он знал, что на его голову посыплются все возможные оскорбления, и готов был проявить полную покорность. Впрочем, он давно привык к этому.
- Чего молчишь, как скала? Говори! Послушаем! В Ардебиле крестьяне взбунтовались, а ты что предпринял? В городе открыто призывают население к восстанию, распространяют листовки, а ты что сделал? Думаешь, я о себе беспокоюсь? Ошибаешься! На худой конец поселюсь в какой-нибудь европейской столице и буду жить себе припеваючи. Я о вас пекусь, господа министры, серхенги, везиры! Ведь без меня здесь камня на камне не оставят!..
Воспользовавшись наступившей паузой, серхенг Сефаи прибегнул к испытанному средству - лести.