Вот это все мы и репетировали до изнеможения под чутким руководством Валеры Хотнога, одного из вторых режиссеров АМИКа. Поскольку сцена почти всегда была занята либо строительством декораций, либо гораздо более статусными одесситами, репетиции проходили в гардеробе. Что не добавляло им магии приобщения к Великому Искусству. Я в этом деле не хотел участвовать, да и не смог бы я так. На мой взгляд, к юмору Валера не имел отношения. Поставить это он мог, то есть техникой владел, но как рассмешить зрителя понятия не имел. Движения он ставил, на сцену мы выходили бодро, танцевали задорно, руками разводили шире некуда. Но вот зачем мы это делали этого Валера ни уяснить, ни объяснить не мог. Так надо и все тут. Я убегал от таких репетиций как можно дальше, благо «Орленок», где проходила игра, был гостиницей международного класса (звезд тогда не было никаких) и мест для посидеть там было достаточно. Толя Кочанов был занят на репетициях, поэтому даже потренироваться в капитанстве мне было не с кем. Но все-таки на репетициях Домашнего задания я был нужен, ибо изначально-то это был мой текст, хоть и сильно обкавээненный. И вот на одной такой репетиции, уже на сцене, вдруг из зала на нас стал орать какой-то бородатенький шибздик. Причем матом! Че он там орал, я даже не понял, но просто обалдел от такой наглости. Заорал бы так Масляков все понятно, слова бы не сказал, а этот-то кто еще?! Тут, видимо, во мне проснулся будущий режиссер, и я прямо с высокой трибуны, то есть сцены, послал шибздика куда подальше гораздо более изощренными матюками. Зря меня, что ли, пять лет в шахте проходчики обучали этому декоративно-прикладному искусству?! А Масляков тоже был в зале. Смотрю он просто загибается от хохота. Ну, думаю, здорово я сказал, Васильичу понравилось. А оказалось, что шибздик это знаменитый и очень модный художник Борис Краснов. И это он всех матом посылал, а его никто не смел. И я был первым во всем шоу-бизнесе, кто ему так же ответил. То-то Масляков угорал. А претензия Краснова была в том, что мы никак не используем его гениальные декорации. «Ну е-мое! Если в этом шоу-бизнесе все такие нервные, подумал я, не послать ли сразу их всех скопом и вообще не соваться туда?!» Но соваться очень хотелось, я потом и сунулся, и оказалось, что там и правда все такие нервные, а есть и похуже. Как-то, спустя много лет, на какой-то тусовке мы разговорились за кружкой бренди с Филиппом Киркоровым и он рассказал про себя похожую историю. Краснов выкатил ему за декорации какую-то несусветную цифру, за что немедленно был послан на тридцать три буквы. Киркоров просто повесил за задник сцены черную тряпку и отлично провел четыре концерта. Еще и лучше вышло он прекрасно выделялся на черном фоне в своих блестящих костюмах. То есть нас оказалось двое, кто послал Краснова открытым текстом.
Игра с Одессой не вошла в историю как образец для подражания. Удивительно, но и одесситы не особенно блистали, МАГМА даже вела в счете после трех конкурсов. Мы старались как могли. Но могли мы тогда не очень. Сил и желания было много, а умения маловато. Ярким примером такого неумения стал капитанский конкурс. За каким лешим меня назначили капитаном, никто не знает. Наверно, из-за гипертрофированного чувства юмора. Но одно дело выражать его на бумаге и совсем другое дело на сцене. И оказалось, что это дело не мое. Конечно, мы тренировались с Толей Кочановым, но как это надо делать, не знали. И даже то, что мы придумали на тренировках, на сцене использовать я не смог. В конкурсе сначала нужно было прочитать текст, а потом ответить на три вопроса по нему. Текст я прочитал сносно, и у нас он был смешнее, чем у одесситов. Но на первый же вопрос их капитана я ответить не смог. То есть в буквальном смысле. На меня вдруг напал ступор, я молчал, зал тоже. В огромном зале вообще ни звука, ни шороха. Впрочем, молчание зала было сочувственным, это ощущалось, но легче мне от этого не становилось. На меня смотрели сотни глаз, и я вдруг понял, что должен сказать что-то важное, шутить мне совсем расхотелось. Нелепая пауза продолжалась минуты три. Огромный срок по меркам сцены. В итоге я все-таки пробормотал какую-то чушь, но чувство ужаса осталось надолго.
После этого я зарекся выходить на сцену и соблюдал зарок целых шесть лет. Во как меня тогда шандарахнуло. Но жюри не стало меня добивать, поставили они нормальные оценки, видимо, поняли мое состояние, да и текст у меня был смешной. Но конкурс я, конечно, проиграл. Сразу после игры я уехал в Воркуту и телепередачу пропустил. Ехал и двое суток боялся, что меня побьют прямо на воркутинском вокзале. Но не побили, хотя в автобусе меня даже узнали две девушки. Оказалось, что момент с паузой из передачи вырезали целиком и я даже вроде как неплохо выступил.