Но вы же в Ленинграде остались?
Ну, мы подумывали о переезде в Москву. Мы пару раз в столице поиграли, а там аудитория такая, что «А-А-А» круто, из Ленинграда рокеры волосатые понаехали. Время такое было, что, в общем-то, все равно, что ты играешь всегда народ ходил. Это сейчас люди слушают музыку, а тогда они просто слышали, приходили, потому что что-то новое. Как на зверушек заморских посмотреть. А мы-то довольны, народу полные залы, типа слушают. А они нифига не слушали. Они. Нет, даже не смотрели, они глазели
Но ведь ваша популярность росла.
Ага, после того как мы в Москве скандал устроили. Случайно какому-то боссу по башке гитарой съездил наш гитарист, а в Ленинграде же слух пошел, что мы влезли в самое чрево номенклатуры и устроили бунт. Весело, да? Просто тот бос свою девочку-подстилку выгуливал на нашем концерте и оказался там случайно. А босс был каким-то видным деятелем партийным. Ну, нас в Москве в ментуру, с работы поперли. Но в Ленинграде мы вдруг стали такими, знаешь, революционерами. Призыв к действию, давайте, в ногу Тот еще концерт какой-то деятель с пульта записывал, ну и издал под названием «По башке». Там на обложке еще картинка, как волосатый парень гитарой сбивает с кремлевской башни звезду. Мы потом замонались доказывать, что конкретно к этому изданию мы вообще не имеем отношения. А пленка с это обложкой попала в Ленинград, где нас еще больше зауважали. И никто не слушал, о чем мы поем. Все приходили посмотреть на тех, кто пошел против системы. Тот случай оброс легендами. Такие слухи поползли, что мы вообще думали, что нас пересажают по одиночкам в подвалах Большего Дома. А там уже Перестройка началась, появились всякие дельцы, которые за наш счет хотели обогатиться. В общем, стали нас возить по гастролям, устраивать концерты. Нет, мы тогда не бедствовали. Записывали альбомы. Вокруг нас стал создаваться образ супер-звезд. Ну, реально, в свете Перестройки мы были крутыми. Пошел слушок, что того деятеля, который под гитару попался, посадили за растрату партийных средств. Нас просто-таки подняли на знамя Перестройки. А атмосфера давит, эйфория от успехов, ну и тексты пошли все больше злободневные
То есть, вы писали не о том, что действительно хотели сказать? Ира допила кофе
Ты подожди, Кумир заулыбался, сейчас еще коньячку, и продолжим наш разговор.
Ой, я не буду, кофе с коньяком ударило Ире в голову, и она. Нет, она хотела еще. Ведь опьянение. Это же не только от коньяка, ведь это еще и от него. Да, он уже не молод. Но и не стар. И не позер, и не корчит из себя шибко умного властителя дум. Обычный парень в теле мужчины. И рассказывает-то, как интересно
Кумир, не сполоснув кружки, разлил туда коньяка.
Без кофе?
Конечно без, заулыбался Кумир, градус повышать надо. Я ж не помню пропорции с которой лил тебе кофе и коньяк, вдруг ошибусь, а так уж наверняка по восходящей.
Ира взяла кружку
Давай за твою красоту, что ли, предложил кумир.
Ира действительно была красивой девушкой. Стройная, тоненькая, с гармоничными формами, карими глазищами и черными как смоль волосами. В институте ей не давали прохода старшекурсники. Это как в школе. В школе, правда ребята были не такие смелые и наглые, как в институте, хотя. Именно в школе она потеряла девственность.
Его звали Максим. Он учился в десятом, она в восьмом. Они познакомились на перемене, когда у Иры порвалась сумка, а он помог ей донести рассыпавшиеся учебники до кабинета, в котором был следующий урок.
После урока он подкараулил ее у школы и предложил сходить в кафе. Она ничего не успела сказать, а он взял ее порванную сумку и, запихнув ее вместе со всем содержимым в свой рюкзак, повел ее в местное заведение.
Там они первый раз и поцеловались. Они стали встречаться, и под новый год, когда родители еще не пришли с работы, он пьяный пришел к ней домой и чуть ли не силой взял ее. Нет, она не жалела. Ей даже понравилось. Только расстались они через неделю после этого случая. Максим еще пару раз переспал с ней, а потом Ира увидела его с другой.
Плакала, конечно, но слезами горю не поможешь. Да и горе ли это было
Эй, ты о чем задумалась?
Я? А Да так, о своем Ну, давайте за мою она запнулась и улыбнулась, красоту.
Так вот. Писали мы не на потребу. Мы сами поверили в то, что про нас думали окружающие. В девяносто первом, слава богу, на баррикадах мы не играли. Просто гитарист сломал руку, а другого искать не было ради одного концерта не времени, не желания. Может быть из-за того, что мы не были замечены в том фарсе, мы и остались на плаву. Мы стали непонятными, ведь мы не поддержали не ту не другую сторону. Пока шли огромные фестивали в поддержку новой власти, мы спокойненько колесили по России с сольными, лишенными реформаторского пафоса концертами. В репертуар вернулись песни с первых альбомов, да и новые песни все больше стали отстраненными от системы и прочего. Нельзя же петь в поддержку каждого переворота. Нам захотелось в эпоху, где все жили мимолетностями, писать о вечном. О вечных чувствах, о любви, о жизни, наконец В новую Россию мы шагнули звездами, а, в свете аполитичности, которая вдруг на нас нахлынула, мы стали как бы для всех. Одни на нас зубы скалили, что, мол, мы не продолжаем борьбу, другие наоборот в этом видели то, что мы ту борьбу выиграли и теперь обратились к чему-то высшему. Вот так вот все и произошло