- На кой он вам сдался? - сердито спросила Пицца, разглядев на голове мужчины кровь. - Где подобрали?
Мужчина, рыкнув, с трудом перевернулся на бок и застонал. На нем было добротное пальто и дорогие ботинки.
- Во дворе валялся, - отдышавшись, объяснила Синди. - Там же холодища, еще сдохнет, ну и решили... да ладно тебе, не мурзись! - Присев на корточки, она быстро и умело обыскала мужика, сняла часы на золотом браслете, бросила на стол кожаный бумажник. - Ну вот...
Она вытащила из бумажника пачку денег и присвистнула.
- Баксы, - сказала флегматичная Барби. - Значит, его не грабили, а просто били. Сколько?
Синди зажмурилась: много. Синяк под ее левым глазом почти скрылся в морщинках. Очень много.
Мужчина на полу опять застонал.
- Так. - Синди деловито пересчитала купюры, отделила тонкую пачечку Пицце: - Твоя доля. С горкой. - Несколько бумажек сунула Овсеньке: - Мишутке на конфеты. - Остальное спрятала под юбкой, облизнулась. - Гуляем?
- А если он очухается и схватится? Или дружки какие-нибудь заявятся?Пицца покачала головой, похожей на огурец. - Они тебе глаз на жопу натянут - телевизор сделают.
- А ты трепись поменьше! - огрызнулась Синди.
Овсенька с любопытством разглядывал хрусткие зеленые бумажки с портретами американских президентов и не мог сообразить, сколько ж ему обломилось: десятка, двадцатка, еще десятка...
Поколебавшись, Синди все же вернула в бумажник одну купюру и, хитро усмехнувшись, опустила его в карман мужского пальто. Погрозила пальцем старику - спрячь! - и налила себе водки. Жадно проглотила, выдохнула:
- Ну, осталось придумать, за что пьем!
- У меня сегодня деньрожденье, - сказал Овсенька. - Сто лет в обед.
- Чего ж молчал? - вскинулась Синди. - А ну-ка! - Выдала Барби деньги: - Гуляем! Водки, мяса, шоколада - не жалей! И быстро у меня! Хлеб есть?
Барби, ворча, отправилась в магазин.
Сестры-малышки жили неподалеку от Плешки и работали главным образом на Казанском вокзале. Издали они походили на девочек-подростков, взгромоздившихся на высоченные материны каблуки. Выдавали их пустые равнодушные глаза и обилие штукатурки на потрепанных физиономиях. Они носили пластмассовое золото в прическах, латунное - на пальцах и с ранней весны до поздней осени не носили ничего под платьями, о чем знали на Казанском все: носильщики, милиционеры, бандиты и даже Овсенька. Брали их обычно парочкой.
Пока Барби бегала за выпивкой, Синди рассказала о сегодняшнем клиенте: толстяк, пригласивший ее к себе домой, называл себя деятелем августовской революции. На баррикады у Белого дома он пришел со сломанной рукой в гипсе, на котором оставили автографы Ельцин, Руцкой, Хасбулатов и другие знаменитости. Клиент с гордостью показал этот гипс, хранившийся, как святыня, за стеклом в серванте.
- Заплатил? - деловито осведомилась Пицца.
- У меня не заплатишь. И бутерброд с сыром дал, гадюка.
Она презирала мужчин. Я люблю любовь, - говорила она, а они работы требуют.
Вернулась Барби с огромной полиэтиленовой сумкой, доверху набитой снедью и бутылками. Пицца и Синди принялись разбирать пакеты и кульки, а Барби нарезала ветчины для Мишутки. Мальчик глотал мясо не жуя: проголодался. А когда наконец насытился - сделал себе бутерброд потолще про запас и убрался за фанерную перегородку, где стоял топчан и жил смирный котенок.
- Следы-то у него вроде прошли, - озабоченно заметила Барби. Ты шейку ему мазал чем-нибудь?
- Само зажило, - ответил Овсенька.
Речь шла о мозоли на Мишуткиной шее, натертой ошейником, который мать надевала на него, когда перед уходом на работу сажала мальчика на цепь.
- Я б такую мамашу в дерьме утопила.