Борис, чувствуя, как от ненависти ослабли колени, не успел опуститься на скамейку, когда раздалось рычание, будто клокочущая вода пробила пробку в водопроводе, и бесцеремонный голос провозгласил:
Это шпион за мной иди своей дорогой, стукачок!
Все обернулись к окну, где рыхлый брюнет лет сорока кутался в синюю, со щегольским кантом, болоньевую куртку. Этот возмутитель спокойствия заметно контрастировал с попутчиками, смотрясь среди лиц, лучащихся здоровьем и силой, настоящим вурдалаком: серая кожа, водянистые мешки под мутными глазами, расфокусированный взгляд, который пытался сосредоточиться на Борисе, но беспомощно срывался куда-то вбок.
Неприметный молодой человек рядом с брюнетом изобразил усмешку, должную иллюстрировать нечто вроде ремарки «кому ты нужен». Кэп картинно развернулся, и его мощная лапа соскользнула на потрескавшуюся деку. Радушно скалясь, он без перехода по-волчьи ощерился, обнажая розовые десны.
Виктор Иванович, сказал он. Ты сам на птичьих правах
Он театрально прервал фразу, и его мысль продолжил коренастый парень с честным лицом, годившимся бы для комсомольского плаката, не будь оно на редкость некрасивым, и которое в придачу портил сломанный нос.
Христа ради тебя взяли, буркнул он.
Смазливая брюнетка с ярко-красными, как пламя, губами ядовито произнесла, кривя маленький рот:
Витя, ты, когда портрет Ленина пишешь, сколько горошинок на узле галстука рисуешь? Говорят, особенный ГОСТ есть?
Язва, пробурчал Виктор Иванович. Он оскорбился и сильнее закутался в болоньевую куртку, словно его бил озноб, а Кэп вернулся к онемелому Борису, который, рассказывая о себе, споткнулся о невидимую преграду, побоявшись, что, назови он свою не слишком распространенную профессию, с головой выдаст себя Кэпу, знавшему анкету супруги. Поэтому он выдавил предательски дрожащим голосом:
Я механик
Он бы, наверное, раскололся окончательно, но неприметный воскликнул, оживляясь:
Золотое дно пойдешь в лес, а там серьезные люди.
Общий ступор исчез, и, пока Кэп представлял Борису присутствующих, те гомонили и подкалывали друг друга.
Это Помор, Помором оказался парень со сломанным носом. Брахман, Брахманом был худощавый владелец точеного профиля, напускавший на себя слегка высокомерный вид. Клепа, Клепой был усатый добряк, у которого все мысли отражались на лице. Игорек, Игорьком оказался неприметный молодой человек, который, как понял Борис, сопровождал Виктора Ивановича. Наш Герыч, Дюжий Герыч показался Борису безликим, но Клепа со смехом добавил: Он партийный, но наш человек, он говорит ужасные вещи, но мы его любим все равно.
Кира, продолжал Кэп; Кирой оказалась красногубая брюнетка. Никуня, при взгляде на крупную, с большими руками Никуню было понятно, что они с Клепой муж и жена, и даже в выражении их лиц было что-то похожее. Тюша, Тюшей была девушка с пикантной родинкой над губой, в драном свитере с чужого плеча. А это Лима, Кэп произнес имя рыжеволосой девочки с нежностью.
Не все сказал! рявкнул Виктор Иванович, гнувший свою линию. Шпион он! А биография кто папа и мама?
Борис никогда не скрывал, кто его родители, но проблема была та же: он опасался, что Кэп в курсе его семейных дел. Пока он молчал, подала голос Кира. Она, глядя на Виктора Ивановича, выговорила, улыбаясь кровавыми губами:
Витя, чего придрался тебе нормальная семья красная тряпка для быка? Может, ты уже из этих? Ты, Витя, генсеков рисовал с мужскими поцелуями и проникся?..
Виктор Иванович сдулся, как проколотый шарик, что-то бурча под общий хохот.
Она шутит, вставил Клепа, улыбаясь в усы. А это Джерри, Борис обнаружил, что едва не наступил на пушистый хвост, торчащий из-под лавки.
В окне над кустами, крышами и телеграфными столбами встал розовый облачный серп, разрезав сероватое небо. Вдоль дороги тянулся непроницаемый лес. Канавы, сухостой, полоса отчуждения с проплешинами. Полосатые столбики у переездов. Однообразный пейзаж выматывал душу, компания снова заголосила, пугая редких пассажиров. Эти песни, исполненные проникновенными голосами, погружали Бориса в состояние приятного и одновременно мучительного сомнамбулизма, в котором его всего со всеми его чувствами и душевными движениями словно выворачивали наизнанку, и немного утешало лишь то, что Виктор Иванович мучился сильнее: прикрыл воспаленные глаза и вздрагивал от громких аккордов; впрочем, Кэп пел очень приятно. Низкий рокочущий голос заполнял пространство казенного вагона, и Борису уже казалось, что человек, которого он видит первый раз в жизни, неведомым образом знает ответы на очень важные для него вопросы.