Я и зашел, не подозревая, начало какому пути положит этот визит!
Мудак этот ортопед, без недомолвок заявил доктор, в упор не видит ничего. И потыкал пальцем в экран компьютера, где светилась мешанина моих костей и мышц: Вот видишь?
Я, конечно, ничего не увидел, Женя махнул на меня рукой и сказал:
У тебя в ноге какая-то ХРЕНЬ.
Вот именно так и сказал! После чего добавил:
Этой самой хрени там быть не должно. Я не специалист в ортопедии, пусть профи разбираются. К этому тут он сделал паузу, подбирая слово, ВЕТЕРИНАРУ больше не ходи. Толку не будет. Из тех, кого я знаю, рекомендую обратиться к профессору Сухеру в клинику «Адасса».
Вот с этим диагнозом «хрень» я и пошел к профессору.
«Адасса» оказалась огромной больницей, больше похожей на небольшой город. С множеством зданий, ходов-выходов-переходов, в которых я долго плутал в поисках ортопедического отделения. Я вошел туда, еще не зная, что она станет на какое-то время моим вторым домом.
Профессор Эрвин Сухер оказался сухоньким таким старичком, похожим на сильно постаревшего хоббита. Это я уже впоследствии узнал, что он светило в онкоортопедии и попасть к нему было великим счастьем и большой удачей. К специалисту такого уровня в Москве, например, можно пробиться на прием только через три слоя посредников и за большие деньги. К Сухеру я просто записался по телефону.
Добрый дедушка, посмеиваясь и общаясь со мной на английском (я в стране был только год и на иврите говорил через пень-колоду), почитал результаты исследований, помял мне ногу и, также как его коллега-ветеринар, отдернул руку, когда я скривился от боли.
Биопсия, сказал он, выдал мне направление и, не снимая с лица улыбки, выпроводил из кабинета.
Биопсия, скажу я вам, та еще история. Доктор-араб, неплохо говоривший по-русски, уложил меня на кушетку томографа (процедуру делают под его контролем), обколол ногу лидокаином и достал устрашающего вида прибор. Что-то вроде огромного шприца с рукояткой биопсийный пистолет, с огромной толстой иглой на конце. От одного вида этого приспособления мне уже стало плохо. Приговаривая с чудовищным акцентом: «Спокойно, спокойно», доктор примерился и всадил мне этот шприц в ногу. Сначала больно не было, анестезия действовала. Тогда он пошурудил огромной иглой в ране, посмотрел на экран и нажал какую-то кнопку. Раздался громкий щелчок.
Аааааа, заорал я, выгибаясь от боли. Доктор зашипел, начал ругаться на трех языках, велел мне не шевелиться и снова защелкал своим адским прибором. Процедура, оказавшаяся весьма болезненной, длилась полчаса. Потом мне забинтовали ногу, отправили посидеть в послепроцедурной палате и приказали явиться к Сухеру через две недели.
Через две недели профессор уже не улыбался. На прием мы пришли с Варей верным другом нашей семьи, чтобы точно все перевести на иврит и ничего не упустить. Впрочем, особо упускать ничего и не пришлось, да и иврит сильно не понадобился. Сухер начертал на листке бумаги одно слово и развернул его ко мне. Там было написано: SARСOMA.
ОТСТУПЛЕНИЕ: Я долго думал, как описать свои ощущения. «Земля ушла из-под ног» как-то банально, но она действительно ушла. Мир мой, устойчивый и прекрасный, в одну секунду рухнул и превратился в хаос. Такие ощущения, наверное, испытывает человек в невесомости. Когда падаешь куда-то и не видишь дна. Тебе что-то говорят, а ты не слышишь, слова не складываются в предложения, а в предложениях нет никакого смысла. Я как будто оглох и ослеп. «Контузия» вот, наверное, каким словом можно описать мое тогдашнее состояние. Мне не было страшно, я просто как бы перестал существовать. Слово «рак» было чем-то из книг и фильмов, из другой жизни. Со мной такого не может случиться, вот что думаем мы все. Но это случилось, и мне пришлось учиться с этим жить. Это «умение с этим жить», пожалуй, одно из главных условий успешной борьбы с болезнью. Остальное от пациента зависит мало.
Сухер, опять же, человек многоопытный, к таким реакциям, видимо, привык. Попросил меня погулять, оставил Варю и долго с ней беседовал. Снова позвал меня, начертил на листочке немудреную схему: химиотерапия, операция, химиотерапия. О том, какой кромешный ад вместили в себя эти слова, я и буду рассказывать.
Рак в Израиле лечат, как правило, по американским протоколам. Но успехи израильской онкологии, среди прочего, объясняются и тем, что врачи не боятся отступать от привычных схем, экспериментируют (в рамках разумного, разумеется) и никогда не сдаются. Даже если кажется, что надежды нет.