Произведенная таким образом санация тютчевского текста диктовалась внешними обстоятельствами. 2 апреля 1848 года Николай I учредил негласный «Комитет для высочайшего надзора за духом и направлением всех произведений нашего книгопечатания» (см. в том числе: Никитенко I: 311335; сводку официальных документов см.: Гринченко 2006: 224236); тем самым, по свидетельству барона Модеста Корфа[17], к обычной, «предупредительной», цензуре надстраивалась «взыскательная или карательная, подвергавшая своему рассмотрению только уже напечатанное» и получившая право именем государя строжайше взыскивать как с авторов, так и с обычных цензоров за все, что «признавалось предосудительным или противным видам правительства» (PC. 1900. 3: 573)[18]. Одним из первых попал в передрягу благонамеренный «Москвитянин». 1 декабря 1848 года, в тот самый день, когда Вельтман призывал своего петербургского приятеля Владимира Даля не роптать на цензуру, осуществляющую «карантинные меры против нравственных эпидемий» (Даль-Вельтман 1976: 529), Александр Никитенко описал в дневнике историю высочайшего нарекания, объявленного Далю за опубликованный в «Москвитянине» (1848. 10) рассказ «Ворожейка» (см.: Никитенко I: 312313); выговор, и тоже «по высочайшему повелению», через десять дней получил цензор журнала Василий Пешков (см.: Даль-Погодин 1993: 382383).
В этой связи оговорка мемуариста о ненадежности публикуемого «списка» может выглядеть как намек для искушенных читателей, и, по-видимому, сам Горчаков, некогда взявшийся сглаживать пушкинский стих[19], обработал фрагмент ОСП для прохождения через цензуру. Стоит также заметить, что третья часть мемуаров Горчакова готовилась к печати в атмосфере усугубляющегося разлада между соредакторами «Москвитянина»: 5 февраля 1850 года Погодин «[п]олучил письмо от Вельтмана: лучше разойтись вместо споров», 9 февраля он записал в дневнике об «ультиматуме Вельтману» (Барсуков XI: 52), а спустя три недели, 3 марта, издатель «Москвитянина» уже согласовал предварительные «условия» с Александром Островским и Львом Меем, приглашенными на смену Вельтману (см.: Письма к Островскому 1932: 418; Лакшин 1982: 135136)[20].
4 марта Погодин просил Островского срочно прислать рукопись «Банкрута» для набора в мартовской ( 6) книжке (Письма к Островскому 1932: 419), и в тот же день в его дневнике сделана запись, которая, возможно, имела какое-то касательство к процессу редактирования «Выдержек из дневника моих воспоминаний», появившихся в следующей книжке (цензурное разрешение 31 марта): «Новая досада от Горчакова, который несет другое, чем Вельтман. Чорт их разберет. А мне просто мочи нет» (Барсуков XI: 52).
Мы не располагаем сведениями о какой-либо реакции автора на несанкционированную публикацию тринадцати стихов ОСП. Спустя год с небольшим, 7 июля 1851 года, Тютчев увиделся с Горчаковым в доме сестры и зятя, Дарьи и Николая Сушковых (см.: Снегирев 19041905 I 484)[21], но крайне сомнительно, чтобы в этот день или при других встречах (см., например: Там же II: 152) они входили в объяснения. Именно в начале 1850-х годов Сушков начал готовить «полное собрание стихотворений» Тютчева, о чем он вскоре объявил в печати (Сушков 1852: 201)[22], но, судя по имеющимся данным (см.: Николаев 1983: 3942), в его тетради отсутствовала копия ОСП (или его фрагмента), которую мог бы предоставить приятельствовавший с ним Владимир Горчаков[23].
Архив Горчакова, где «случайно» сохранялись «рукописи» (копии?) тютчевских «сочинений», исчез, по-видимому, безвозвратно; лишь некоторые книжные раритеты из его коллекции в годы революции попали на книжный рынок (см.: Шереметев П. 1931: 58).
§ 2. Приобщение ОСП корпусу тютчевской лирики произошло в 1887 году. Незадолго до того литератор и общественный деятель Е. С. Некрасова (активно сотрудничавшая со многими журналами) начала обследовать переданную в Румянцевский музей большую часть архива знаменитого библиографа и библиофила Сергея Полторацкого. Оповещенный о первой ее находке М. И. Семевский, издатель «Русской старины», писал Некрасовой 9 января 1886 года: «С нетерпением жду стишок Пушкина из бумаг Полторацкого. Пожалуйста, поспешите прислать» (РГБ. Ф. 196. Картон 20. 33. Л. 19). Этот сюжет, однако, не получил развития. Через несколько месяцев Семевский надолго уехал в Висбаден, откуда 24 ноября 1886 года уведомлял свою московскую корреспондентку: