А однажды Надька подошла вечером к окошку гераньки полить - и глазам не поверила: Шурка! Привалился к стенке пивного ларька, подальше от фонаря, кепчонку на глаза надвинул и прямо в ее окошко смотрит.У Надьки почему-то даже сердце заколотилось. Ну что он теперь скажет опять на работу шел? Она отпрянула от окна и вдруг заторопилась, заторопилась, дрожащими руками стала перекладывать барахлишко на сундуке:- Мама, шаленки моей не видала?- Куда это вдруг?- Надо.Кое-как выскочила и сразу успокоилась: никуда не ушел. Подошла как можно небрежнее:- Здравствуй.- Здравствуй.- Что это ты тут?- Так. К товарищу шел.- Куда бы это?- Да вон... - Шурка неопределенно мотнул подбородком. - А ты куда?- К подружке.- Гулять не с кем?- Может, и не с кем.- А Ишка-то на что?- Что я - к Ишке пришитая?Они уже шли куда-то. Надька нерешительно трогала доски забора: выскочила, идет, - Шурка еще, гляди-ка, подумает...- Посидим, может?- Жалко, что ли? Посидим.Это они на Екатерининский сквер пришли. На тот самый, где с Ишкой вечно сидели.- Памятная скамеечка, - сказал вдруг Шурка.- Чем это? - насторожилась Надька.- Тебе лучше знать.Час от часу не легче! Следит он за нею, что ли?- Ну памятная, а что?- Ничего. Давненько не были...- Кто?- Ладно - "кто". Вы с Ишкой.- А тебе что?- Ничего. Так просто. То вроде часто были...- Ну что тебе-то? Завидно?Отвечала - лишь бы что-нибудь ответить. И он, лишь бы сказать, что-то такое говорил: сроду-то он кому завидовал? Потом вовсе замолчал. Сидел нахохленный, несчастный, обеими руками в скамью вцепился, - упадет без него та скамья!..- Так и будем сидеть?- А как ты хочешь?- Скажи что-нибудь.Надька при этих словах совсем близко к Шурке придвинулась. Чувствовала она себя при этом красивой, отчаянной, очень опасной.- Ну?У Шурки даже пальцы побелели, как он ту скамью стиснул.- Надя!..- Что?..- Ничего, так.О господи! Надька сама чуть тронула его плечом:- Ты что хотел сказать?- Ничего.- А то говори.- Не надо.До чего Надьке мальчишки эти надоели, ужас! Надя отодвинулась, поежилась зябко.- Замерзла?- Еще бы!..Это она тоже не без лукавства сказала. Она же не знала, что он так и дернется весь, она совсем про другое подумала!..А Шурка уже вскочил, уже за руку ее тянет:- Пойдем!..Господи, ну как Надьке мальчишки надоели, горе какое-то!..- Если ты замерзла...Делать нечего, пришлось идти. Надька встала, все так же зябко поеживаясь. Ей и в самом деле стало холодно - сразу! Не лето все-таки, эдак свечечками-то сидеть...- Ну что молчишь?- Я бы сказал.- Говори.- Сказал бы.А что говорить? О том, что вот с Ишкой она не мерзнет. Сидят, как голубки, смотреть невозможно. А с Шуркой - пожалуйста, десяти минут не прошло!- Надя!- Да?- Ничего, ладно.Надька словно поняла вдруг, легонько вздохнула, положила пальцы Шурке на рукав. Шурка так и напрягся весь, закоченел, замер. Осторожно подвигал локтем, чтоб пальцы не соскользнули невзначай. Потрогал, проверил - очень хорошо. Вот теперь - хорошо. Теперь бы еще не приходить никуда.А парадное Надькино - вот оно, пришли все-таки!.. Тут ведь главное, чтоб Надька не заметила ничего - как он пальцы ее забыл и держит.А Надька ничего и не замечает. Надька говорит отрывисто и неуверенно, она потом сама удивлялась, откуда вдруг набралась смелости:- Ну, что стоишь?- А что?- Не знаешь, как прощаются?- Знаю.- Ну?- А как же...Шурке очень не хотелось сейчас вспоминать Остоженского, даже имени его не хотелось называть. И Надьке Ишкиного имени называть не хотелось.- Пришитая я к нему?Она это уже с обидой, уже чуть не плача воскликнула. В самом-то деле!.. И сразу - все прошло почему-то, словно какой-то завод внутри нее кончился. Все прошло. Потому что Шурка - вот он весь, как на ладони. Даже побледнел, даже веснушки на лице у него выступили. И все приближал, приближал изменившееся это лицо, все словно не верил чему-то. Надька первая его за шею охватила.А губы у Шурки были холодные и жесткие.